Геленджик, кажется, решил пошутить с календарем — и вернуть август посреди октября. Солнце теплое, море еще не совсем остыло, и в воздухе чувствуются сосны, морская соль и то странное продление сезона, когда все настоящее происходит именно потому, что уже должно было закончиться.
Дневное время здесь преимущественно отдано просмотру кино, которое привезла команда фестиваля «Маяк» (привет Малышеву, Тыркину и ко!). Даже с разных концов набережной доносятся беседы о режиссуре и продюсировании, о том, как снимать честно, не теряя зрителя, и как вообще выживать в индустрии, где честность стала экзотикой. Люди из разных городов и поколений встречаются как старые знакомые — без формализма, а с легким чувством взаимного понимания. Кто-то спорит о структуре сценария, кто-то — о том, почему российское кино все еще ищет свой язык, хотя, кажется, давно им владеет.
В разговорах ощущается приятная усталость и азарт, разочарование и надежда. Все словно согласны, что сейчас, на этом солнце, можно говорить откровенно. И пока одни ищут новые смыслы, другие просто радуются тому, что кино по-прежнему собирает людей — не онлайн, а здесь, у моря, где можно смотреть фильм и видеть что-то свое в отражении экрана.
К вечеру жизнь медленно смещается на восьмой этаж «Метрополя». Там в свете торшеров толпятся люди за баром и расходятся по компаниям. Актеры и режиссеры импровизированно поют хиты девяностых и нулевых: кто-то аккомпанирует на гитаре, кто-то снимает на телефон, а кто-то просто стоит в тени, наблюдая. Это действие сложно назвать вечеринкой — скорее, это продолжение фестиваля, только в другой форме.
Песни иногда звучат неровно, но в этом есть своя странная правда. Люди, которые весь день говорили о сюжетах и символах, теперь поют «Мумий Тролль» или Земфиру, и кажется, будто это их общий язык, тот самый, на котором кино когда-то и начиналось — с простоты, с желания быть понятыми без субтитров.
Здесь, на этом этаже, возникает редкое чувство общности: индустриальной, профессиональной, но и почти семейной. Никто никого не играет. Вечер превращается в сцену — живую, неотредактированную, без дублей.
Кто-то уходит раньше, кто-то встречает рассвет у окна. Внизу спит город, а наверху еще долго звучат неравнодушные голоса.
И именно в эти минуты кино обретает смысл, ради которого все это вообще существует. Оно не только в зале, не в прокате и не в конкурсной программе. Оно — в том, как люди продолжают говорить, петь, спорить и верить, что история продолжается.