Телеграм канал «Литературный и исторический журнал»

За права народа, за свободу и справедливость! Прошло два века с того судьбоносного декабря 1825 года, войны и революции отгремели над Русской землёй, миллионы людей погибли в этих потрясениях. Россия неузнаваемо изменилась за эти два века. Казалось бы — что нам до событий 1825 года. Что нам до судеб тех людей, что мёрзли морозным декабрьским днём на Сенатской площади Санкт-Петербурга у гранитной скалы, на которой застыл в своём стремительном броске дивный бронзовый конь с сидящим на нём неистовым императором Петром, простёршим свою державную руку над Невой, над золотым шпилем Петропавловской крепости, зыбко светящимся над гранитом старинных бастионов на другом берегу. К вечеру этих людей безжалостно расстреляют картечью из артиллерийских орудий, а оставшихся в живых спустят под лёд большой реки, не разбирая, — кто тут был за нового царя Николая или за цесаревича Константина, или за Конституцию... Всё это восстание нескольких полков гвардии продолжалось фактически всего лишь в течение одного короткого зимнего светового дня, к вечеру всё было кончено, но мы до наших времён считаем это событие одним из важнейших в тысячелетней истории России. И тут скрыта некая загадка, разрешению которой я бы хотел посвятить этот очерк. Действительно, разве не было событий грандиознее и величественнее в предшествующие 1825 году времена? Одна Отечественная война 1812 года с её громадными сражениями и катастрофическим пожаром Москвы чего стоит, а последующие за ней заграничные походы русской армии, что весной 1814 года взяла Париж! А если иметь в виду внутренние социальные потрясения в России, восстания русского крестьянства и казачества против тиранической власти помещичьего дворянства, имевшего право владеть крепостными душами и торговать крепостными людьми как скотом, так одна крестьянская война под предводительством Емельяна Ивановича Пугачёва в 1773—75 годах XVIII века затмит любое событие такого рода! Это событие не в пример грандиознее краткого «бунта гвардейских прапорщиков», как назвали восстание на Сенатской площади недоброжелатели декабристов. Были и другие славные и трагические дела в русской истории на рубеже 18 и 19 веков, но восстание декабристов 14 (по старому стилю, 26 по новому) декабря 1825 года стоит особняком от всех прочих знаменательных дат и до сих пор приковывает к себе пристальное внимание россиян. Почему? Давайте разбираться.

Конец междуцарствия, или Александр I и Фёдор Кузьмич: император, инсценировавший смерть? 4 декабря (26 декабря н. ст.) была назначена и проведена переприсяга (вторая присяга) Николаю I в войсках и учреждениях Петербурга. Именно в этот день декабристы вывели полки на Сенатскую площадь, отказываясь присягать Николаю и требуя «Константина и Конституцию!». Что стало кульминацией династического кризиса и напрямую привело к восстанию декабристов. Легенда о тождестве Александра I и Фёдора Кузьмича активно обсуждалась при жизни старца и после его смерти в 1864 г. Современники оставили множество свидетельств, где отмечали сходство внешности, манер, знаний о дворцовой жизни и даже празднование обоими именин в день покровителя Александра Невского, который почитался как «собственные именины». Воспоминания собраны в сборниках вроде мемуаров Г. Афанасьева 1909 г., также «Император Александр I и старец Фёдор Кузьмич: по воспоминаниям современников и документам» Г. Василича (1923), подтверждая популярность легенды среди простого народа и даже Романовых. Скажем, великий князь Николай Михайлович весьма интересовался ею. Приведём несколько цитат из записок очевидцев, собранных в исторических анналах

Первая Венесуэльская республика — и ее крах Итак, 5 июля 1811 года избранный весной Конгресс провозгласил полную независимость Венесуэлы. Казалось — давняя мечта сторонников этой идеи сбылась. Но уже спустя чуть больше года Первая республика пала, — при этом «похоронив под своими обломками» и самого пламенного ее сторонника и генералиссимуса Франциско Миранду... Которого передали испанцам… его же соратники во главе с Симоном Боливаром! Самое интересное, что обвинять в этом лишь испанских колонизаторов, с «превосходящими силами задушивших молодое независимое государство», в данном случае не приходится. То есть незадолго до подписания республиканцами капитуляции силы роялистов действительно превосходили венесуэльские больше, чем вдвое. Но изначально-то сие соотношение было с точностью до наоборот — и даже побольше! Испанский генерал Доминго Монтеверде, начавший свою кампанию в начале весны 1812 года, имел под ружьем всего-то около полутора тысяч бойцов. Правда, не прекраснодушных идеалистов-креолов, если и державших в руках оружие, — то разве что на охоте или на службе в территориальных полках, куда колонисты вступали больше для того, чтобы иметь возможность носить красивые мундиры, дабы выглядеть в глазах местных красавиц «мужественными мачо». Монтеверде же и «костяк» его будущей армии были морскими пехотинцами, — успевшими до прибытия в Венесуэлу принять участие в десятках боев и при абордаже вражеских судов, и при высадках на вражескую территорию в Европе. Однако снаряжение этих закаленных бойцов оставляло желать лучшего — Регентский Совет в Испании все еще контролировал всего лишь порт Кадис — да и то лишь благодаря поддержке британского экспедиционного корпуса под командованием будущего победителя Наполеона при Ватерлоо сэра Артура Уэсли, получившего за нее титул герцога Веллинтона. Однако на территорию, контролируемую республиканцами, бравый «морпех» двинулся, как писал один из тогдашних хронистов: «…с испанцами и жителями Коро, священником по имени Торельяс, хирургом, десятью тысячами патронов, гаубицей и десятью центнерами продовольствия». — Не совсем, конечно, полное соответствие с песней времен уже нашей Гражданской войны «десять винтовок на весь батальон, в каждой винтовке — последний патрон…», — но весьма близко к этому. С другой стороны, губернатором Коро, — одним из венесуэльских «капитанств»-провинций, сохранивших верность испанской короне: — Монтеверде и не ставился приказ «свергнуть режим бунтовщиков». Но всего-то лишь помочь перейти на сторону короля обитателям небольшого городка Сикисика, — обратившихся с соответствующей просьбой к испанской колониальной администрации. Данный городок войска генерала заняли достаточно быстро — поскольку малочисленные республиканские военные воспринимались местными жителями больше как если не оккупанты — то мятежники против законной власти. Но, оказалось, что подобные настроения, мягко говоря, не слишком редки и на более удаленных от Коро территориях. Чем и решил воспользоваться Доминго Монтеверде, после выполнения официально полученного приказа проявивший уже собственную инициативу развивать достигнутый успех дальше.

Душа на два берега, или Письма релокантов, которые не отправить. Последний рейс из Астаны: за снегом из детства. Сергей - 34-летний разработчик из Подмосковья. До 2022 года работал в столичном офисе крупной IT-компании: средняя зарплата в рублях, но стабильная, команда своя, корпоративы с шашлыками и песнями под гитару. Жил в типичной хрущёвке с родителями, по выходным ездил на дачу, летом - на Волгу с друзьями. В феврале 2022-го компания объявила релокейшн: кто хочет - переезжает в страны СНГ, зарплата в долларах, полный пакет. Сергей подал заявку почти сразу: казалось, что это шанс на лучшую жизнь, больше денег и «свободы». Сначала Армения, потом Киргизия, последние полтора года - Казахстан, Астана. Там всё было удобно: русский везде, коллеги-«перебежчики», современные апартаменты, деньги выросли в разы. Но постепенно накрыла тоска - тихая, необъяснимая. Он понял, что бабки с нехилым комфортом не заменяют ощущение домашнего очага... В конце 2024-го уволился и вернулся в Россию с одним чемоданом и твёрдым решением начать всё заново - уже здесь, на родине.

Метареализм. Послесловие к Каталогу жанров Давно пытался выразить свое восхищение пред неожиданным, но фундаментальным умозаключением кольриджевского тёзки и коллеги Маршака. Да все пропускал «информационные поводы». Три года назад исполнялось 250 лет Кольриджу, английскому поэту «озерной школы». Много раз собирался написать нечто и на юбилей «Дня поэзии-1983» — каковых минуло… можете посчитать сколько. Так и пролетают поездными колесами круглые даты рождений людей, выхода книг… всего, что для меня составляется в коллаж «Поэзия». Этой весной 95-летие Кирилла Ковальджи уже прошло, 75-летие Натальи Гранцевой будет в следующем — тогда можно считать: загодя готовлюсь. Если кому-то покажется странным набор составляющих моего «коллажа» — готов объясниться. Хотя мысль Кольриджа тоже многим (проверял) казалось парадоксальной, с неё и начну.

Князь Всеводод Ольгович. Начало ольговичской эпохи южной Руси Всеволод Ольгович был старшим сыном Олега Святославича, князя, который «боряшеся за Чернигов с Мономахом много лет». Летопись подчёркивает характер его отца, Олега Святославича: «Олег же бысть муж храбр, словесен и к рати ухищрен». Всеволод родился около 1094 года. Вырос в Чернигове — одном из главных политических центров Древней Руси... Черниговское княжество при Ольговичах стало ареной непрерывных конфликтов. Борьба его отца с Владимиром Мономахом, потом — сложные отношения с его сыновьями, определили воинственное мировоззрение юного князя. Летопись отмечает: «Князь крепок и вельми ратям искусен». Когда в 1139 году умер киевский князь Ярополк Владимирович, вопрос наследования быстро превратился в вооруженную борьбу. Ипатьевская летопись сообщает, что Всеволод действовал решительно, опередив Мстиславичей и опираясь на военную поддержку черниговских полков: «И взя Всеволод стол Киевский, сед якоже отец его хотѣ». Однако его вступление на престол встретило сопротивление. Заняв Киевское княжение после смерти Ярополка Владимировича, Всеволод стал участником ожесточённой борьбы между представителями двух могущественных ветвей Рюриковичей — Мономашичей и Ольговичей. Мономашичи, видя во Всеволоде наследника старой вражды, сразу стали собирать силы. Лаврентьевская летопись сохранила характерный фрагмент: «Не хотяша Мономашичи да седит Всеволод на столе, глаголюще: не от старей родов он». Современники еще ссылались на старшинство рода. Но судьба Киева переставала быть вопросом прежнего легитимного «старшинства» рода Рюриковичей. Княжение занимали по праву сильного. Одной из заметных линий политики Всеволода была борьба за контроль над Переяславлем и Новгородом. Новгородцы в этот период стремились к самостоятельности и часто «меняли князей» по собственному желанию. В Новгородской Первой летописи говорится: «Новъгородци же рекоша: не хотим князя Всеволодова, но хотим от Мстиславли». Эта фраза показывает, что Всеволоду приходилось учитывать политические интересы сразу нескольких регионов. Он пытался создать собственный баланс сил, опираясь на черниговские земли, уделы братьев и лояльные дружины. Под его властью Киев временно стал центром «ольговичской» коалиции — впервые со времён Святослава Ярославича. Всеволод стремился укрепить своё положение через связь с церковью. Он поддерживал митрополита Михаила и сохранял контроль над назначениями в ключевых епископиях. В летописях сохранились сведения о его покровительстве киевским монастырям. Под 1141 годом Ипатьевская летопись отмечает: «Всеволод же творяше добро монастырем, и дал есть имением многим». Однако отношения с частью духовенства оставались напряжёнными. Черноризцы Печерские, традиционно ориентированные на Мономашичей, воспринимали Всеволода как «чужака». Об этом прямо говорится: «И не любяху его черноризцы, зане же бяше от дому Ольгова». Кульминацией княжения Всеволода Ольговича стала борьба с Изяславом Мстиславичем — одним из самых сильных князей Руси. Под 1146 годом Новгородская летопись передаёт слова Изяслава новгородцам: «Если ми поможете, иду на Всеволода, яко бы не седети ему на столе Кыевстѣм». Противостояние завершилось тем, что союзники Всеволода начали отходить от него. Под давлением обстоятельств он вынужден был искать примирения с киевлянами. Всеволод Ольгович умер летом 1146 года, и его кончина оставила Киев в состоянии тяжёлой нестабильности. Ипатьевская летопись повествует: «И болезнь тяжка постигла его, и преставися князь Всеволод в лѣто 6654». Но важнейшим стало то, что перед смертью он передал Киев своему брату Игорю Ольговичу — шаг, который вызвал негодование вече и стал причиной последующих трагических событий. В Лаврентьевской летописи содержится фраза, якобы произнесённая Всеволодом перед смертью: «И положих на стол брату моему Игорю, а вы держите ему верность». Но киевляне не выполнили его просьбу. Вскоре Игорь был свергнут и казнён толпой: «И погибе Игорь не по правде, и много скорбяху Черниговци».

Как Наполеон стал «катализатором» венесуэльской независимости Как уже говорилось в предыдущем материале, даже в начале 19 века ситуация в Венесуэле и Латинской (точнее сказать — испанской) Америке в целом все еще была далекой от той, которую принято называть революционной. Да, имелись недовольные, происходило подспудное «брожение умов», изредка возникали эпизодические протесты и даже вооруженные выступления, впрочем, реально практически не угрожавшие сложившейся колониальной системе... Однако «классики» — «когда верхи не могут (управлять по старому), а низы не хотят (по старому жить)», — пока не было и в помине. Лишним доказательством чего, помимо прочего, стал очень скорый крах попытки «Предтечи венесуэльской борьбы за независимость» Франциско Миранды поднять в этом тогда еще «генерал-капитанстве» настоящее восстание, для чего им была снаряжена в 1806 году экспедиция на бриге «Линдер» и двух шхунах. Однако очень скоро положение радикально изменилось. Не столько из-за пока еще не слишком заметного нежелания венесуэльских «низов» мириться с существующим положением, — но вполне себе полноценного «кризиса испанских верхов», — устроенных Наполеоном. Который не только «для красоты» провозгласил себя в 1804 году императором, — но в этом качестве посчитал вправе отнимать и даровать королевские короны монархам отдельных государств, которые Бонапарт военной силой присоединял к своей европейской империи. В начале 1808 года наступил черед Испании. Формально, 100-тысячная французская армия под командованием нескольких наполеоновских полководцев, включая знаменитого фельдмаршала Мюрата, первоначально зашла на испанскую территорию чисто с «транзитной» целью — добраться до Португалии, на которую «корсиканец» давно уже «точил зуб». И хотя французы вошли в качестве вроде бы «нейтральной» (и даже дружественной) силы — все-таки испанское «величество» Карл Четвертый старался поддерживать с Наполеоном дружественные отношения — начало фактической интервенции очень взволновало королевский двор. Не без оснований заподозрив, что пресловутый «транзит» огромного количества иностранных войск в Португалию рано или поздно приведет к оккупации ими и Испании тоже, — министры начали готовить королевскую семью к эвакуации. Благо — куда бежать их величеству и высочествам мест хватало — испанские колонии были расположены по всему миру. А пример подобного сценария уже показали соседи-португальцы, — чей король с двором от греха подальше отправился в принадлежащую Португалии Бразилию. Однако отъезд главы государства из столицы — в перспективе ее сдачи неприятелю: — вещь достаточно неоднозначная. С одной стороны, вроде и продиктованная рациональными соображениями, — с другой, напоминающее откровенное бегство. Что для лидера государства, заодно и верховного главнокомандующего его армии, попахивает трусостью и дезертирством, — мало сочетающимся с упрочением его авторитета среди населения и военных. Недаром Сталин Москву не покинул, даже когда командиры передовых гитлеровских частей могли наблюдать ее в сильные бинокли. Карл под номером 4 подобной храбростью не обладал, — а потому, когда жители столицы «за все хорошее», сделанное монархом, начали возмущаться — отрекся от престола в пользу сына Фердинанда Седьмого.