Телеграм канал «Структура наносит ответный удар»

Надо написать что-то про Шанинку, но нелегко подобрать слова. Вы знаете, что я давно дед инсайд и фейковую патетику не приемлю. Тем не менее, хочу сказать спасибо Ирине Дуденковой и всему коллективу социологического факультета, которые давали развиваться многим важным инициативам социологии социального и гуманитарного знания. Несколько проектов со мной и моими ближайшими коллегами и сейчас в разработке. Будем продолжать эту работу по мере сил, несмотря на последние события. Карлу Маннгейму тоже иногда приходилось ползать, чтобы дэвиды блуры и мартины куши потом смогли бежать.

Похвала технократии Я благодарен Александру Замятину, что он обстоятельно ответил мне на своем канале. Честно сказать, я по-прежнему не согласен с большинством его тезисов, но эмоциональный спор мне кажется более правильным способом общения, чем безучастное игнорирование тех, с кем не согласен. Хорошие реплики, которые пытаются примирить наши с Александром позиции, написали коллеги Красников и Матвеев. Что-то я разделяю, что-то – нет, но, опять-таки, опосредование полярных позиций никогда не бывает лишним. В данном посте я еще чуть-чуть проясню свои взгляды, которые кто-то назовет лево-технократическими, но мне такой ярлык не особо-то и обиден. Начну издалека. В российском оппозиционном публичном дискурсе давно в мейнстриме догматический праволиберальный взгляд на государство. В нем этот институт всегда про насилие и принуждение, так что его функции необходимо максимально приватизировать. Постсоветские «Doxa»-ориентированные левые недалеко уходят от этого мейнстрима. Разве что делают образ государства еще более карикатурным, а приватизировать функции предлагают не рынку, а неким горизонтальным сообществам. Мысль о том, что государство как аппарат и управляющие этим аппаратом элиты – это разные сущности, для меня очевидна. Но почему-то именно она сегодня выглядит радикальной. Среди моих друзей и родственников очень много бюджетников – мелких государственных служащих. В основном это женщины, которые за маленькую зарплату еженедельно решают ключевые проблемы населения и делают это довольно эффективно. Так что демонизацией аппарата я заниматься не готов. Напротив, считаю его поставщиком огромного количества публичных благ, с которыми не может справиться ни рынок, ни сообщества. Мне здесь ближе взгляд «Простые числа»-ориентированных левых за минусом их довольно смешного диетического сталинизма. Заменить последний критическим разбором глобального опыта балансирования сильного государства и демократической мобилизации – и уже будет лучше. Короче, читайте «Рабкор» – у них всегда самая нормальная позиция. Почти не шучу. Социальные ученые в моей картине мира в целом существуют вообще отдельно от государственного аппарата. Может, даже слишком отдельно, на мой взгляд. Где-то их пути пересекаются, конечно, но это просто два разных социальных поля. Априорное смешение объективизма социальных наук с контролирующим взглядом чиновника, полицейского и т. п. – это старый трюк французской мысли ’68 года, который звучит занимательно. Одна беда – эта концепция имеет мало общего как с реальной историей становления социального знания, так и с историей государственно власти. Вместе с тем многое из наработок социологов, демографов, институциональных экономистов вполне может сослужить хорошую службу в прояснении механизмов работы государства, а значит, и для его улучшения. Между хорошей наукой и хорошим государством нет автоматической связи, которая и была бы той пресловутой технократией. Однако я бы предложил именно ее выстраивать в разумных пределах. Как нам завещали Евгений Максимыч и Петр Альбертыч.

Гроздья раздора, часть вторая Если в Чили 1973 года христианские демократы, социалисты и коммунисты никак не могли выстроить сотрудничество из-за взаимного недоверия, то в Иране 1978 года удалось кратковременно помирить друг с другом даже более разношерстную коалицию. Все за счет невероятно низкой популярности шаха Мохаммеда Реза Пехлеви среди самых разных страт сложно устроенного иранского общества. Практически все считали его нефтяным олигархом и марионеткой США. Однако, когда режим шаха пал в результате целого года протестов, перехода даже к подобию демократии не случилось. Во многом потому, что все ключевые участники недооценили популярность исламистов и волю к абсолютной власти их лидера Хомейни. Получилось как в той избитой притче. Когда Хомейни пришел за либералами из временного правительства, коммунисты и исламские социалисты не вступились за них, считая и их инструментами западного влияния. Когда начались массированные репрессии против социалистов из Моджахедин-э Халк, коммунисты пожали плечами, потому что им не нужны были серьезные конкуренты на левом фланге. Несмотря на различия в динамике политического процесса в Чили и Иране, одна черта, по мнению Фридмана, роднит кейсы двух стран: неудачное вмешательство социалистической сверхдержавы на стороне революции. Только в этом случае не Китая, а СССР. Советские советники шептали первому секретарю коммунистической партии Туде Нуреддину Киянури, что сторонники Хомейни – всего лишь отсталые мелкобуржуазные элементы из деревни. С ними можно вступить в тактический союз, но, когда их правление неминуемо зайдет в тупик, власть сама упадет коммунистам в руки. Однако в 1982 году Хомейни не стал дожидаться такой возможности и арестовал всю верхушку коммунистов за якобы шпионаж в пользу СССР, а позже просто перехватил часть их экономической программы. Киянури хотел стать иранским Лениным, но повторил судьбу Марии Спиридоновой. Как я написал в первом посте, Фридман – не исторический социолог, а традиционный политический историк. Он сравнивает случаи революций в Третьем мире не для того, чтобы извлечь общее, а для того, чтобы подчеркнуть частное. Тем не менее, один универсальный тезис из его исследования все же вытекает – революции всегда транснациональный феномен. Экономические и социальные тренды, толкающие людей на восстание, по меньшей мере региональны, а иногда и глобальны. Социальные движения всегда имеют международные черты. Вмешательство сильных государств может решить исход революции. Вроде банальности. Однако повторить их не будет лишним.

После стольких лет? Всегда!

Эндрю Эбботт – это такой американский Фуко. Во-первых, у обоих есть как минимум две разных программы социологии знания. С фракталами и экологиями у Эбботта, с эпистемами и диспозитивами у Фуко. Во-вторых, если первая программа у обоих крайне интерналистская (изучать надо структуру идей саму по себе), то вторая – напротив, экстерналистская (изучать надо внешние влияния). Следовательно, непонятно, дополняют ли они друга или взаимно исключают? Так как оба не парились по поводу своих множественных исследовательских идентичностей, то разбираться с этим придется нам.

Против короля демократии Начну с того, что я ни в коем случае не хейтер Александра Замятина, а, напротив, почти фанат. Следил за его работой муниципальным депутатом, за различными московскими политическими кампаниями с его участием еще с тех древних времен, когда был молоденьким новосибирским активистом. Хорошо, если бы таких политиков в России было больше! Однако когда Александр начинает писать не про политику, а про социальные науки, мое восхищение мгновенно пропадает. Хотя он говорил, что шарит в этой теме. Так как Александр отказался отвечать на мою критику под своим постом про «евгенику» демографии, назвав меня «троллем», я просто размещу ее тут. Во-первых, если приглядеться, та или иная доля объективации содержится буквально в любых социальных практиках. Наука не является чем-то исключительным. Врач объективирует пациента, назначая ему химиотерапию. Юрист объективирует подзащитного, собирая свидетельства в его пользу. Даже Андрей Платонов объективирует своих персонажей, а с ними и советских граждан, описывая их в натуралистических подробностях. Возможно, мысль о том, что мы все совершаем немного «дегуманизации», чтобы выполнять элементарные профессиональные, семейные, гражданские и другие обязанности, покажется отвратительной четырнадцатилетнему подростку, впервые открывшему экзистенциалистский роман. Если это вас до сих пор шокирует, возьмите первый том «Истории сексуальности» Фуко и прочитайте, что это принудительную субъективацию гораздо сложнее заметить и разоблачить, а не объективацию. Во-вторых, квантифицирующие процедуры в демографии, эконометрике и любых других социально-научных дискурсах как очень специальные формы объективации нужны отнюдь не только «господам», чтобы управлять «рабами». Полезно знать, сколько детей рождается, чтобы построить нужное количество детских садов; какие доходы и какие расходы у граждан государства, чтобы все они платили налоги, а не прятали их в офшорах; сколько людей погибло на войне, а сколько эмигрировало, чтобы… Да даже нет конкретной причины, чтобы это знать. Просто надо. Если Александр хочет избавиться прям ото всех форм объективных экономико-демографических знаний, он должен быть готов избавиться и от такой мелочи, как социальное государство. Имеет право на мнение! Но лично мне объективирующие государственники типа Зорана Мамдани ближе, чем хавьеры милеи и прочие мамкины либертарианцы. А вам? В-третьих, Александр очевидно противопоставляет якобы коррумпированные и автократические социальные науки свободолюбивой политической теории. Настоящий политический теоретик-де разоблачает все рабские иллюзии, даруя подлинную субъектность демосу! Просто Сатана по Мильтону! Увы, подобная романтическая позиция имеет с демократией, как бы мы ту ни понимали, очень мало общего. Скорее, это очередной вариант резонирующего короля-философа, просто замаскированного под народного трибуна. При любой демократической делиберации – даже самой радикальной – социальным ученым ничего не будет стоить доказать обществу, что их экспертиза по сбору данных и их концептуализации имеет непреходящее значение. Но вот сможет ли король-философ, пытающийся проталкивать повестку Шмитта и Хайдеггера в публичное обсуждение, проделать то же самое? Я бы на его месте не был бы так уверен.