Телеграм канал «Структура наносит ответный удар»

Читаю дневники Виталия Рубина – одного из немногих советских востоковедов, ставшим значимым участником диссидентского движения. Никаких собственных сценариев писать не нужно. Все уже написано самой жизнью. Мы знакомимся с героем в начале 1960-х, когда он молодой кандидат наук, читающий лекции о классовой основе конфуцианства в недавно открытом Новосибирском университете. А прощаемся в 1981 году с уже глубоко религиозным евреем в Иерусалиме. Финал, которого в дневнике уже нет: случайная смерть по дороге из отпуска в Синае в автокатастрофе.

Prix ​​d'entrée Во многом именно с американского литературоведения 1980-х гг. начались дебаты о деколонизации канонов, которые сегодня продолжаются в самых разных культурных полях, уже не связанных с литературой. Джо Клири в своей статье для Modern Language Quarterly делает интересное наблюдение: действительно, в силлабусах современных западных университетов стало куда больше писателей из бывших колоний. Однако большинство их объединяет то, что они развивали топосы и тропы западного модернизма: Вульф, Пруста, Кафки. Да, ваше рождение в Нигерии или в Карибском бассейне теперь не является препятствием для успеха у западных продвинутых критиков и профессоров. Но для этого вы должны работать со своим опытом так, чтобы это вписывалось в их представление о серьезном художественном языке. Вместе с тем, продолжает Клири, очень многие другие авторы из Третьего мира, особенно из бывшего социалистического лагеря, в программах факультетов литературоведения так и не были представлены. Сыграла роль не только политическая идеология, но и стиль. Сложившийся там под влиянием СССР соцреализм однозначно маркируется как низколобая литература, даже если затрагивает темы империи или сопротивления. Добиться признания среди академиков, подражая, допустим, Горькому, сегодня практически невозможно. Конечно, это отчасти напоминает постоянные призывы деколонизировать социологию или историю, с которыми я даже в чем-то согласен. Однако чтобы быть в мейнстриме сопротивления имперскому наследию, вам надо почему-то освоить передовой край постструктуралистской теории, которую придумали выпускники Сорбонны или Гарварда, вдохновляясь немецкими консерваторами типа Ницше или Хайдеггера. Без владения этим концептуальным языком стать по-настоящему критическим исследователем принципиально невозможно!

Три времени социологов Все дальше уходя в историю и оборачиваясь назад на социологию, я начинаю замечать некоторые концептуальные особенности нашей дисциплины, которые раньше были мне практически незаметны. Например, то, как социологические теоретики работают с временем большой длительности. На самом деле, вариантов его концептуализации не так уж и много. В большинстве классических теорий Belle Époque время обычно понимается как линейно-стадиальное. Есть какая-то важная переменная, которая нарастает и порождает последовательность социальных типов. Может различаться финальная точка восхождения (как у Маркса, считавшего, что развитие производительных сил приведет к коммунизму). Может различаться знак оценки (как у Вебера, который не особенно радовался бюрократизации). Однако общая канва – этакое секуляризированное христианство – у всех одинаковая. После войны, в противовес наивным теориям модернизации, социологи реабилитировали циклическое время, к которому раньше апеллировали в основном консервативные теоретики вроде Парето и Шумпетера. Согласно такому подходу, ключевые параметры общества сначала проходят фазу подъема, а затем спада, который, в свою очередь, становится началом нового подъема. Скорее, уже как в буддистской космологии. Например, в теориях Валлерстайна и Геллнера циклическое время выходит на первый план, хотя линейно-стадиальное продолжает играть роль исключения из правил. У первого – как возможность мирового коммунизма, у второго – как чудо модернизации в рамках национального государства. Позже социологи, следуя общей постмодернистской моде 1980-х, стали вообще скептически относиться к идее master process. Стало принято говорить, что все контингентно. Идеи линейных и циклических паттернов не были полностью заброшены, но их универсальность стала предметом сомнения. Например, у Джона Паджетта появляется множество механизмов автокатализа, которые могут приводить к закреплению новых состояний социальных структур, но едва ли можно говорить об их универсальности. Каждый конкретный случай нужно изучать отдельно. Короче говоря, социология – по крайней мере, историческая социология – оперирует этими тремя разными концепциями социального времени, иногда предпочитая одну из них, а иногда их сочетая. Четвертого не дано. Am I missing something?

Почему футбол? Меня издавна расстраивал тот факт, что классики социологии писали об абсолютно любых социальных полях, исключая спорт. И вот легендарный Сюткин на нашем стриме попытался убедить меня в том, что спорт вполне можно считать искусством, а значит, к нему применим словарь социологии искусства. Действительно, многие практики совпадают: культ уникальных гениев, субкультуры страстных фанатов, даже необходимость зрителей постоянно прибегать к комментариям насмотренных экспертов… Одна существенная разница между спортом и искусством – это принципиальная антагонистичность спорта. Любая спортивная игра – это игра буквально с нулевой суммой. Творец в искусстве тоже зависит от притока денег и признания аудитории. Стили в нeм часто строятся на противостоянии с предшественниками или современниками. Однако в целом поле искусства куда чаще ближе к сосуществованию тысячи цветов, нежели к господству одного ядовитого доминантного растения. Чем, на мой взгляд, футбол (ну и другие командные виды спорта тоже) действительно уникален – так это тем, что он сочетает присущий спорту антагонизм с необходимостью построить сплоченный коллектив для победы. Отсюда, наблюдая за футболом – а ещe лучше, играя в него – можно лучше понять противоречивую сущность социальной реальности. Не только кооперативность конкуренции, но и правилосообразность импровизации, традиционность инновации. Сюткин называет это диалектикой, но мне ближе идея фракталов Эбботта. Так что если кто-то скажет вам, что футбол – это просто 22 мужика пинают мяч, то, скорее всего, ваш собеседник и всю жизнь понимает как просто «родиться, жить и умереть». Без какой-либо социальной составляющей. Короче говоря, дисциплинарная граница между социологией и демографией проходит по способности постичь суть футбола!

Мы возвращаемся в ближайший четверг в 21 по МСК! https://youtube.com/live/lHVCUquOdh0?feature=share

https://t.me/verdachtig/3338 https://t.me/verdachtig/3339 К этим двум постам хочется добавить пару мыслей про мета-рамку легимности. СССР находился в мета-рамке "лидера мирового коммунистического движения", которой само по себе было частью определенной версии модернистской философии истории - той самой, о смене формаций и неизбежности мировой революции. Философия не без проблем, да и расхождений с реальностью уже было много, но она худо-бедно работала. "Мы такие - потому что мир таков, и мы в нем - наиболее передовые". Россия 90-х - 00-х находилась в мета-рамке "триумфального шествия демократии" и "конца истории" - уже не на лидерских позициях, а как сотрудник на испытательном сроке в команде "свободного мира". "Мы такие - потому что мир таков, и мы в нем - средие самых передовых хороших ребят". Мне кажется, точка перелома, это не 2014, а 2011. Возможно, мы не знаем чего-то, хотя многое мы уже узнали просто по прошествии времени - на что, например, готовы пойти многие люди из 2011 года и под чем они готовы подписаться. Но, как мне кажется, в 2011 году были приняты какие-то решения, как любит говорить наш экстремист и террорист А. - стратегического характера. Корабль медленно начал разворачиваться, и сейчас мы выплыли куда-то в воды, где внешней рамки легитимности вообще нет. В кои-то веки. Наша "суверенность" ни в один сюжет намертво не встроена. Предлагают разные - то мировая консервативная революция, то возврат к эпохе национальных государств (переслегинские панрегионы) - но такое чувство, что ни один до конца не нравится... UPD. Конечно - не только у нас ее нет. Ее нигде теперь нет. Полный распад всех метанарративов, о необходимости которого так долго говорили постмодернисты - свершился!

Согласен, что либерализм – последний из больших идеологических проектов XX века – на наших глазах умирает. Вслед за своим главным соперником – социализмом, а также менее масштабными проектами вроде христианской демократии и неприсоединением. Не согласен только с тем, что мы живем в конце всех времен. Не в первый раз в истории трансцендентные коллективные идеологии выдыхаются из-за несбывшихся надежд и усталости от массового вовлечения. К примеру, я не раз уже писал про абсолютизмы эпохи Барокко. Сейчас наступает период «постмодернистских» абсолютизмов, а потом коллективные движения снова начнут раскачивать мир-систему. Нам остается лишь догадываться, на какой идейной и социальной основе они будут строиться. Я почему-то думаю, что зародятся они не на Западе.