Телеграм канал «Sosuper.Ego»

by JOANNA AMBROZ • Переживание матерью её собственного тела будет влиять на то, как она сама относится к телесности младенца. Младенцы которым часто ставят диагноз тревожная/избегающая привязанность, в самом начале жизни взаимодействовали с матерью которая чувствует отвращение к любому телесному контакту. Переживание младенцем своего собственного тела таким образом опосредованно опытом взаимодействия с матерью и материнским отношением к телу младенца. То, что мать чувствует к телу ребенка опосредованно тем, что она чувствует по поводу своего собственного тела. Если мать или отец испытывают какие-то сложности при взаимодействии с телом младенца, то это будет неминуемо влиять на младенца. • Какой бы ни была причина отсутствия желания заботиться о ребенке у матери, самость ребёнка это переживает как собственную отвратительность - материнский объект жаден, не делится тем, что у него есть. В отсутствии удовлетворения потребностей, самость обижается на этот лишающий питания объект. • В идеале тело является якорем, укореняет нас в реальности, в том числе в реальности и родительской пары, которая дала нам жизнь. Таким образом присутствие в теле подразумевает признание существования этой пары, т.е. времени до возникновения самого тела и перед тем как самость вообще появилась на свет. • Мы всегда ощущаем, что нас видят, с момента рождения мы отражаемся в лице другого. Сартр описал межличностное напряжение, которое возникает когда мы смотрим на другого. Он говорил, что можно смотреть очень по разному. Есть смотрящий – «я - кто смотрит», и этот смотрящий уступает место тому на кого смотрят, и становится на позицию «я - которого видят». Осознание собственной спектакулярности, то что мы сами можем быть зрелищем, по Сартру означает осознавать что мы существуем для другого. Существование для другого подразумевает состояние зависимости, которое мы переживаем в первую очередь через тело. Alessandra Lemma

Художники не обязаны быть хорошими людьми, но шедевры они делать обязаны. Катрин Борисов

Сходила я тут на выставку современного уличного искусства, опять в Ruarts Foundation. Выставка вышла масштабной и представляет собой тщательно отобранные работы из 5 ведущих коллекций - коллекции основательницы фонда Марианны Сардаровой, арт-директора фонда и куратора Катрин Борисов, основателя издательства тиражного искусства Эльчина Али-заде, сооснователя Биеннале уличного искусства «Артмоссфера» - Сабины Чагиной, а также работ из коллекция Дмитрия Аске, который сам художник и бывший граффити райтер. Так вот, если вы неравнодушны к стритарту, любите высматривать и находить современную настенную роспись в виде муралов, тегов, граффити, стикеров и имеете представление о культовых фигурах отечественного граффити- движения, то будет любопытно. На выставке представлены работы 63 авторов, в том числе таких известных для города художников как Кирилл Кто (Кирилл Лебедев) - думаю его вы знаете по вырезанным, по всему городу глазам на баннерах и провокационным разноцветным нарочито примитивным надписям, Zoom и его монументальные работы, Паша 183 (Павел Пухов), которого британская The Guardian назвала московским Бэнкси, а сам Бэнкси после его смерти разместил на своем сайте работу, посвящённую его памяти. Меня удивило, что не было работ Стаса Доброго, но их фото есть в большом количестве у меня, так что я приложу - его стиль узнаваем, и легко идентифицируется в городской среде. Для меня стрит-арт - это современная наскальная живопись, которая предполагает полную свободу самовыражения, доступность, иронию, бунт и долю риска, а также является зеркалом - реакцией социальной атмосферы. Но если это для вас слишком брутально и грубо, то успейте на выставку Архипа Куинджи в Русском Музее (до 26 марта) - там собрано колоссальное количество его работ, и замирание сердца гарантировано. Впечатление от работ не передать ни фотографией, ни репродукциями, его «светочувствительность» - это магия в чистом виде. Несмотря на то, что юный Архип толок краски и красил забор Айвазовскому, тот учить его отказался, и затем он долгое время работал фоторетушёром. Почивший на позапрошлой неделе Эрик Булатов, в работах Куинджи восхищался именно уникальностью впечатления от беспредметного изображения пространства, света, воды и ландшафта. Но будьте готовы к большому количеству жаждущих, и очень плотной развеске, что, конечно, вызывает вопросы к кураторам. О билетах советую позаботиться заранее, а если вам нужно было еще вчера - то Авито в помощь. В приложении несколько фото с выставки «5 углов», а также из личной фотоколлекции - работы Стаса Доброго, Кирилла Кто, и Zoom.

Зомбинг и лавбомбинг: что новые слова говорят о наших чувствах? Важно относиться к слэнгу как к датчику изменений. Эти изменения происходит и в наших чувствах. Этому учил еще Йоахим Радкау, когда описывал «нервы» как новое слово и новую болезнь для конца 19 века, которой все внезапно стали болеть. Так началась эпоха нервозности, напряжение которой (те самые нервы, натянутые, как струны) привело Европу к Первой мировой. Понятное дело, что сейчас новые слова появляются намного быстрее. Описывать что-то «нервами» — слишком просто и банально. Когда мы говорим о чувствах, то сталкиваемся с целым новым словарем того, как сегодня можно описывать, например, романтические отношения. Вот некоторые из этих слов, зацените: Орбитинг — значит, что человек прекращает обычное общение (переписку, звонки) с вами, но остаётся «на орбите» — лайкает ваши посты, смотрит истории, остаётся в поле вашей зримости, не вступая в прямой контакт. Или вот, например: Зомбинг — это когда человек, который ранее исчез из вашей жизни (например, «гостил» или прекратил общение), спустя время вдруг появляется снова (сообщением — «привет, спишь?» или лайком), как будто он воскрес. И последнее из того, что недавно встретил: Покетинг — когда у кого-то есть романтический партнёр, но он не представлен друзьям или семье и зачастую остаётся «в кармане», то есть ваши отношения не публичны. Покетинг это прямо такой чеховский человек в футляре, только теперь — человек в кармане (и, к сожалению, часто этот человек не знает о своем положении). Есть еще десяток подобных слов — брэдкрамбинг, бенчинг, хардболлинг. Они спокойно гуглятся и можно узнать, что это такое, но здесь хотел сказать о другом. Развитие романтического словаря прекрасно показывает развитие микро-чувственности, когда мы начинаем лучше понимать, что происходит между нами и другими людьми. Иногда такие слова остаются и, по сути, перестают быть слэнгом (так было, например, со словом «ситуэйшеншип», которое было включено в Оксфордский словарь). Но у этого тренда есть и обратная сторона — все эти новые слова описывают различные состояния «негативных отношений», когда люди выбирают какие угодно романтические стратегии, кроме долгосрочных отношений, основанных на доверии и открытости перед друг другом. Как говорила Ева Иллуз, среди множества вариантов выбора партнера — чаще всего, мы выбираем «не выбирать» и быть одинокими. Возможно, когда мы выйдем из состояния негативных отношений и перестанем верить в бесконечную терапевтическую оптимизацию любви с поиском идеального «своего человека», то появятся и новые слова. Например, лонглавинг — способность к долгосрочным отношениям, вордхолдинг — когда человек отвечает за свои слова и обещания, ну или гринфилинг — чувства друг к другу, которые озвучиваются без словаря современной поп-психологии.

Поэтому же так непросто лгать - правда проступает в предающем слове. И лгуны и лгуньи это прекрасно знают. Кроме того, это занятие так сложно ещё и потому, что, для того чтобы справится со своей задачей успешно, лгущий должен знать правду. Здесь можно сослаться на испанского писателя- классика Бальтасара Грасиана-и-Моралеса, который очень скрупулезно объясняет господам, как можно научиться лгать, не отступая при этом от правды. Грасиан утверждает, что самое изощренное искусство лжи - это умение лгать, говоря при этом правду, потому что ложь и правда зависят от контекста ситуации, от интерпретации другого, и поэтому возможно произнести что-нибудь одно, а заставить собеседника услышать нечто совсем другое. К примеру, сказать правду, но заставить собеседника уразуметь что-то совершенно противоположное ей, основываясь на том, как собеседник воспримет ваши слова. Итак, как видим, речь здесь не идет о слове, понимаемом, как «язык», здесь важно слово действующее в момент коммуникации одного человека с другим. J.-A. Miller