Телеграм канал «Словесnik»

Начали в 10 классе «Кому на Руси жить хорошо». История создания поэмы, композиция. Пролог. Семь мужиков. Предложил самим изобразить экспозицию в современном варианте. Придумать имена и версии каждого. Изумила фигура здоровяка с таким облаком: «Рахимбой. «Пассажир-лох барсетку с баксами забыл!». А что? Мысль не просто интересная. Но и исторически обоснованная. Вернёмся на век с хвостиком назад. «Ваша белокаменная на самом деле грязнокаменная и неказистая. Европы в ней мало. Вот мы едем и я все ожидаю, что откуда-нибудь из переулка появится бородатый Хомяков, в мурмолке Аксаков или какой-нибудь тип Островского. Это к ней идет». Георгий Плеханов сказал в августе 1917. «А ведь скверный город Москва, а? Сидеть там скверно, книги издавать скверно, - и почему это вы за нее держитесь? Я, право, изумился, когда Марк сообщил мне, что ты против переселения в С.-Петербург». Это - Ленин в 1898 сестре Марии писал. «До марта 1918 г. я в Кремле никогда не бывал, как и вообще не знал Москвы, за исключением одного-единственного здания: Бутырской пересыльной тюрьмы, в башне которой я провел шесть месяцев холодною зимою 98-99 гг. Проезжая по торцовой мостовой мимо Николаевского дворца, я не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжелое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки». Лев Троцкий. «Я поднимаю тост за то, чтобы процветало таджикское искусство, таджикский народ, за то, чтобы мы, москвичи, были всегда готовы помочь им во всем, что необходимо». Сталин. На декаде таджикского искусства в апреле 1941. Мигранту, наверное, на Руси неплохо. Особенно, если повезет. Тихо радует, что сошлись на том, что хорошая жизнь - это не про одни деньги . Это - мироощущение. Ежели чиновник завидует олигарху, то олигарх отнюдь не счастливее их учителя, который любит свою работу, ценит семью, и верит в своих учеников. Я прямо вспомнил слова Суворова, сказанные Державину: «Помилуй Бог, как хорошо!»

На мой взгляд, роман «Дым» - лучшее, что написал Иван Тургенев. «Ветер дул навстречу поезду; беловатые клубы пара, то одни, то смешанные с другими, более темными клубами дыма, мчались бесконечною вереницей мимо окна, под которым сидел Литвинов. Он стал следить за этим паром, за этим дымом. Беспрерывно взвиваясь, поднимаясь и падая, крутясь и цепляясь за траву, за кусты, как бы кривляясь, вытягиваясь и тая, неслись клубы за клубами: они непрестанно менялись и оставались те же... Однообразная, торопливая, скучная игра! Иногда ветер менялся, дорога уклонялась – вся масса вдруг исчезала и тотчас же виднелась в противоположном окне; потом опять перебрасывался громадный хвост и опять застилал Литвинову вид широкой прирейнской равнины. Он глядел, глядел, и странное напало на него размышление... Он сидел один в вагоне: никто не мешал ему. «Дым, дым», – повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь – все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а в сущности все то же да то же; все торопится, спешит куда-то – и все исчезает бесследно, ничего не достигая; другой ветер подул – и бросилось все в противоположную сторону, и там опять та же безустанная, тревожная и – ненужная игра. Вспомнилось ему многое, что с громом и треском совершалось на его глазах в последние годы… Дым, шептал он, дым; вспомнились горячие споры, толки и крики у Губарева, у других, высоко‑ и низкопоставленных, передовых и отсталых, старых и молодых людей... Дым, повторял он, дым и пар. Вспомнился, наконец, и знаменитый пикник, вспомнились и другие суждения и речи других государственных людей – и даже все то, что проповедовал Потугин ... дым, дым, и больше ничего. А собственные стремления, и чувства, и попытки, и мечтания? Он только рукой махнул». В дыму и прахе нет и не может быть живого, так? Но пар и дым – это совсем иное. Пар и дым – это предельные состояния двух разных веществ, два результата одной и той же силы огня… Пар при этом содержит энергию жизни, потому как способен выполнять работу, дым же – нет… Таким вот образом дым и пар смешал Тургенев в русской жизни. Но роман - не про это все, он - про любовь: «Я только хотел сказать тебе, что из всего этого мертвого прошлого, изо всех этих – в дым и прах обратившихся – начинаний и надежд осталось одно живое, несокрушимое: моя любовь к тебе. Кроме этой любви, у меня ничего нет и не осталось; назвать ее моим единственным сокровищем было бы недостаточно; я весь в этой любви, эта любовь – весь я; в ней мое будущее, мое призвание, моя святыня, моя родина! Ты меня знаешь, Ирина, ты знаешь, что всякая фраза мне чужда и противна, и, как ни сильны слова, в которых я стараюсь выразить мое чувство, ты не заподозришь их искренности, ты не найдешь их преувеличенными». Это и есть то самое горьковатое дыхание русской жизни, русской прозы, дыхание любви. Все прочее - пар и дым

С интересом прочитал про конкурс чтецов «Литературная осень». Его участниками стать сотрудники Минкульта России, студенты творческих вузов и воспитанники детских театральных студий. Так вот, лауреатом I степени в номинации «Чтение произведений М.Ю. Лермонтова» стали студенты 4 курса Мастерской В.М. Бейлиса Воробей Владислав и Ермошина Анастасия, читавшие поэму «Монго» М.Ю. Лермонтова. Весьма занятное сочинение, в центре сюжета которого - бытовое хулиганство: поездка Лермонтова и Алексея Столыпина, без всякого спросу (и даже без приглашения) отлучившихся из Царского Села на дачу к балерине Екатерине Егоровне Пименовой, содержанке откупщика Моисеева. Быт и биографию Лермонтов претворил в поле поэтического эксперимента, шалость - в материал шутливой поэмы с ориентацией на пушкинские образцы 20-х. Чего стоит сочувственное цитирование стихотворения «Если жизнь тебя обманет…» с характерным определением автора: «Пушкин наш». В этом плане «Монго» - многозначительный этап на пути к «Тамбовской казначейше» с весьма откровенно заявленным пушкинизмом с характерно открытым ироническим финалом. Да и сам сюжет «Монго» прямо спроецирован на «Графа Нулина», где изнывает в одиночестве красавица, тут является герой с более или менее успешными поползновениями, затем появляется владеющий сей красавицей соперник, герой ретируется. Плюс явная аллюзия на финал «Евгения Онегина» в центральном эпизоде «Тамбовской казначейши». Но в «Монго» не один, а два центральных персонажа: действующий и рефлектирующий, который выступает в под именем «Маёшка», а это, между прочим, прозвище Лермонтова, которое восходит к герою карикатур Шарля Травье и целого ряда французских романов 1830–1848 — остроумного и циничного горбуна Mayeux. Временами - злого. И начальный диалог героев указывает на то, что инициатором хулиганистого является именно Маёшка. Монго - тот сомневается, Маёшка же направляет и подбадривает друга : «Монго, послушай — тут направо! Осталось только три версты». — «Постой! уж эти мне мосты! Дрожат и смотрят так лукаво». — «Вперед, Маёшка! только нас Измучит это приключенье, Ведь завтра в шесть часов ученье!» — «Нет, в семь! я сам читал приказ!» В дальнейшем творчестве Лермонтова герой-экспериментатор и прочие - в роли объектов его экспериментов, сливаются или разделяются. Эта линия явна в «Княгине Лиговской»: сюжет прямо отражал канву отношений Лермонтова с Е. Сушковой, включая находящийся на грани допустимого эпизод с отправкой анонимного письма. Финалом же всей истории - итог лермонтовского пути: роман о Печорине, рефлектирующем герое, который постоянно экспериментирует с правилами, играет чужой и своей жизнью и нарушает запреты. Фривольную поэму «Руслан и Людмила» впихнули в программу 5 класса. Хотя повествователь предпринял максимум усилий, дабы подчеркнуть дистанцию огромного размера между собой и Печориным. Вот и думаю: почему бы в 9-м - до «Героя нашего времени» - не предложить «Монго»?

Забуду ль пёструю лавину, Катившуюся в котловину На наше сдержанное «ах»? По склону барды мчались бодро, Мелькали бороды и бёдра, Скакали спальники и вёдра, Гитары прыгали в чехлах. Какие ждут нас дни и ночи! Нет, здесь не Сопот и не Сочи, И мы иные — мы охочи До песен собственных кровей! Певцы, певуньи, вы всё те ли? Откуда вы поналетели? Пред циклопичностью затеи Разину рот, как муравей. Держись, мураш, крепи рассудок, Забудь про сон на трое суток, За ситуацией следи: Бивак разбит, котлы дымятся, Уже тылы к огню теснятся, Битлы истомою томятся, Чехлы долой! — теперь иди. И, глядя в очи юным феям, Я шёл с пузатым корифеем, Я брёл среди ночных шатров, Ночных костров, ночного бденья, — Я брёл, и делал наблюденья, И всё балдел до обалденья, И бормотал обрывки строф. И чудно было мне, и сладко, Мы шли, и каждая палатка Свой стиль, свою являла страсть; На ВАЗе служат нашей музе Иначе, чем в казанском вузе, Но, состоя в одном союзе, Поют и те и эти всласть. Так что ж поют? Поют, что надо. Чужого нет: Булат, Гренада, И молодые имена, И мы с тобой имеем место, — Какая дерзкая фиеста! Какая странная страна! Немыслимо, необъяснимо! О вы, кому не до Муслима В незамусоленной глуши, — Я вас люблю! — и этот праздник Писать желание раздразнит Для вас, что значит — для души. Да, я люблю вас, в этом дело, Я ваш, и мне не надоело Тянуться к вашему огню, И если петь, то с вами вместе, А песня — это дело чести, А чести я не уроню. А дым отечества так нежен, Когда он с вашей песней смешан, — Спасибо вам и за него. Не фимиам и не завеса, Он просто — дым, он запах леса, Он ест глаза, да что с того? Это - «Фиеста» Дмитрия Сухарева. Если кто и знает это имя, то как автора песни «Александра» из фильма «Москва слезам не верит». А его биографическая книга «Голошение волн», его сказания о бардах - героическая эпопея «Визбор навсегда», повесть «За эшелоном эшелон» и книга «Все свои» с подзаголовком «Венок сонетов», хотя там помещены вовсе не сонеты, а иронические зарисовки на всем нам хорошо известных людей?! Как же все это сейчас нужно, чтобы навсегда сохранить след автора, которого вчера не стало…

 — Шекспир открыл Америку. Давно. При Г. Ю. Цезаре. Он сам причалил к берегу. Потом — его зарезали. — Вы что? Шекспир — Америку? Он умер до открытия. Принадлежит Копернику честь этого открытия. — Да нет, перу Коперника, французского поэта, принадлежит трагедия «Ромео и Джульетта». — Ах нет, вы просто спятили! Да что вы в самом деле? Америка, приятели, открыта Торричелли! — Ну нет, вы все напутали. Как следует усвойте: Не Торричелли, — Ньютоном Америка... — Постойте, не Ньютоном, а... — Нужно ли настаивать на имени? Ее ведь обнаружили до нашей эры римляне! — Я чувствую без имени себя совсем подавленным. — Вы что? Какие римляне? Она открыта Дарвином! — Не Дарвином, а Байроном! — Плешивым и пришибленным? — Да нет, известным барином. — Не Байроном, Шиллером! — Уверьтесь, бросив глупости, в сужденье обоснованном: Америка на глобусе нанесена Бетховеном! — Бетховена примерное служение науке известно. Но Америка открыта Левенгуком. — Нет, что-то тут не вяжется. Она открыта... — Врете! — Буонапартом, кажется. — Вот-вот, Буонаротти! — Ох нет, Его Величество Карл Пятый... — Заблуждение! — ...в эпоху электричества! — ...да, до оледенения... — Шекспир нам дал подробное... — Шекспир? Он из Италии... Ну и тому подобное и, так сказать, так далее... Вот так на подоконнике беседовали школьники. Я двери притворил. Прошу вас убедительно сказать им, кто действительно Америку открыл. Очко даем за правильность! Скажите, чем прославились все те, чьи имена здесь были упомянуты. Мы сами — очень заняты, а истина — нужна. Надеемся, что справитесь, пусть это — нелегко. Тринадцать лиц, которые прославились в Истории! ЗА КАЖДОГО — ОЧКО. Это стихотворение Бродского было опубликовано в последнем номере журнала для подростков «Костер» в 1966. Интересно, много ли школьников сейчас наберут 13 очков?

Рассказывал 10-классникам о взаимоотношениях Фета и Тютчева на уровне «фанат-кумир». А после урока вспомнил про другие отношения. Как-то в интервью Наталье Горбаневской Бродский сказал: «Когда заходит речь о современной советской поэзии, всегда говорят о Евтушенко и Вознесенском. Евтушенко, при всей его менструозности – личной, политической и т.д., – мне всё-таки симпатичнее, потому что по крайней мере его язык – это всё-таки русский язык… Правда, я давно не читал ничего гаже, чем недавние стихи Евтушенко в “Новом мире”». В другом случае Бродский выразился так: «Безусловно, Вознесенский, Евтушенко, ещё пригоршня – это люди, которые бросают камни в разрешённом направлении, не то чтобы в заранее указанном, я не хочу так дурно о них думать, но, в общем, это люди, которые создают видимость существования литературы». Теперь обратимся к посвящённому Иосифу Бродскому стихотворению Евтушенко «Брат мой, враг мой» из вышедшей в 2005 книги «Памятники не эмигрируют». Как же так получилось оно? Кто натравливал брата на брата? Что – двоим и в России тесно? И в Америке тесновато? Как с тобою мы договорим? Нас пожрал теснотой и ссорами наш сплошной переделкинский Рим, да и выплюнул в разные стороны. Дружбой мы не смогли дорожить. Может, чтоб не мириться подольше, и не надо нам было дружить, ибо ссорясь, мы сделали больше. Мёртвым нам не уйти, как живым, от кровавого русского римства. Мы с тобою не договорим. Мы с тобою не договоримся. В фильме Соломона Волкова Евтушенко читал свое старое стихотворение «Зависть»: «Мне не забыть, что есть мальчишка где-то, что он добьется большего, чем я». Написано это было в 23 года. Бродскому тогда было 15. Фет говорил: «Тютчев сладостен мне не столько как человек, более чем дружелюбно ко мне относившийся, но как самое воздушное воплощение поэта, каким его рисует себе романтизм». Как говорил персонаж Вицина, «Грубый век, грубые нравы, романтизьму нету».

На следующий - после первого урока о творчестве Тютчева - день подходит ученица: «Я хочу показать стихотворение». Показала. Свое. Так зацепило «О, как убийственно мы любим» и самое первое, написанное в 11 лет, стихотворение Тютчева: В сей день счастливый нежность сына Какой бы дар принесть могла! Букет цветов? — но флора отцвела, И луг поблекнул и долина. Просить ли мне стихов у муз? У сердца я спрошусь. Неумелое стихотворение очень тронуло. Как и ответ на мой вопрос о том, давно ли пишет: «Нет, пишу, когда трепетно». Сразу вспомнился Северянин: Мне удивительный вчера приснился сон: Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока. Лошадка тихо шла. Шуршало колесо. И слёзы капали. И вился русый локон. И больше ничего мой сон не содержал. Но, потрясённый им, взволнованный глубоко, Весь день я думаю, встревоженно дрожа, О странной девушке, не позабывшей Блока. Северянину приснилось, мне - нет. Но я был потрясен и взволнован не меньше этой вовсе не странной девушкой, клапан души которой открыл Тютчев. И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать