— Ещё хоть раз твоя мать назовёт меня именем хоть одной из твоих бывших, и я за себя не отвечаю! Запомни это 🫵🏿🫵🏿
— Ещё хоть раз твоя мать назовёт меня именем хоть одной из твоих бывших и я за себя не отвечаю! Запомни это!
Ольга произнесла это, не повышая голоса. Она стояла у распахнутого настежь окна, впуская в насквозь прокуренную визитом свекрови кухню промозглый ноябрьский воздух. Запах приторных духов Валентины — тяжёлый, возрастной, похожий на аромат увядающих в вазе лилий — казалось, въелся в стены, в обивку стульев, в её собственные волосы. Ей хотелось выскрести его из квартиры вместе с памятью о последнем часе.
Максим, который до этого с видимым облегчением стягивал с себя джемпер, замер. Он посмотрел на жену так, будто она заговорила на незнакомом ему языке. В его мире, где всё всегда можно было сгладить, замять и перетерпеть, такие прямые и жёсткие формулировки просто не существовали.
— Оль, ну что ты начинаешь? Она же ушла, всё нормально. Посидели, чай попили. Не надо заводиться на пустом месте.
Он не понимал. Или делал вид, что не понимает. Для него это было «пустое место». Для неё — час изощрённого унижения. Она чувствовала себя экспонатом в кунсткамере, который вертят перед гостем, комментируя недостатки. Сегодня её дважды назвали Светой. Один раз, когда просили передать сахарницу, и второй — когда хвалили её печенье, которое испекла она, Ольга. «У тебя всегда выпечка хорошо получалась, Светочка». И эта ласковая, змеиная интонация, и быстрый, оценивающий взгляд в её сторону.
— Это не пустое место, Максим, — она повернулась, и её взгляд был таким же холодным, как воздух, врывающийся в форточку. — Это было специально. Твоя мать не страдает склерозом. Её память остра, как бритва, когда дело касается соседских сплетен или дат повышения пенсии. Но она почему-то стабильно забывает имя женщины, с которой ты живёшь третий год. Ты не находишь это странным?
Он отвёл глаза, бросил джемпер на стул. Это был его любимый приём — уход от прямого взгляда, когда правда становилась слишком неудобной.
— Ну, у неё много было переживаний… Все эти мои прошлые отношения… Может, имена и правда в голове путаются. Она же не со зла.
— Не со зла? — Ольга тихо рассмеялась, но в этом смехе не было ни капли веселья. — Максим, она смотрит мне прямо в глаза, когда говорит это. Она смакует каждое чужое имя, как дорогой леденец. Она наслаждается тем, как меняется твоё лицо, как я сжимаю под столом кулаки. Это её маленькое представление, её способ показать мне, что я — всего лишь очередная в бесконечной череде каких-то Лен, Свет и Кать. Что я здесь временная, заменимая, и моё имя не стоит того, чтобы его запоминать. А ты сидишь рядом и глупо улыбаешься, делая вид, что всё в порядке.
Она подошла к столу и смахнула невидимые крошки с того места, где стояла чашка свекрови. Движение было резким, почти злым.
— Я устала быть декорацией в её театре. Устала чувствовать себя безымянной функцией «жены сына». Я — Ольга. У меня есть имя. И я требую, чтобы его использовали, когда обращаются ко мне. Это ведь не так много, правда?
Максим взъерошил волосы, прошёлся по кухне. Он чувствовал себя загнанным в угол. С одной стороны — жена, чья правота была очевидна, но признать её означало вступить в конфликт с матерью. С другой — мать, чей авторитет был для него непререкаем с детства. И он выбрал самый простой путь — путь обвинения.
— Почему ты всегда должна всё усложнять? Неужели нельзя просто пропустить мимо ушей? Быть умнее, в конце концов? Ты же видишь, что провоцируешь её своей реакцией!
Это была последняя капля. Её спокойствие, державшееся на тонкой нити, лопнуло. Но вместо крика из неё вырвался тот самый холодный, отчеканенный ультиматум. Она подошла к нему вплотную, заставив его посмотреть ей в глаза.