Телеграм канал «Один в поле воин»

Будь я посторонним человеком, наблюдавшим за мной и за течением моей жизни, я должен был бы сказать, что всё должно окончиться безрезультатно, растратиться в беспрестанных сомнениях, изобретательных лишь в самоистязании. Но, как лицо заинтересованное, я — живу надеждой. Франц Кафка

О том, почему я не стал художником В детстве я мечтал стать художником. Мечтал искренне, по-детски, пока не обнаружил, что рисую, мягко говоря, неважно. И эту затею оставил — без сожалений, ибо даже тогда смутно понимал: настоящему художнику нужно нечто большее, чем умение выводить линии. Ему нужно видеть. Повзрослев, я порой думаю — а не был ли этот детский неуспех знаком свыше? Ибо что, собственно, рисовать в этом мире? Как изобразить на полотне, например, тот самый кадр из больницы в Газе: рука ребёнка, всё ещё сжимающая игрушку, и пыль, которая когда-то была её домом? Каким оттенком алого писать эту игрушку? Как передать ту странную смесь стыда и бессилия, что испытываешь, глядя на всё это? Я понял: любая краска здесь будет ложью. Кощунством. Я, пожалуй, мог бы стать успешным художником. Не тем, что пишет умильные пейзажи для гостиных, а тем, что отражает дух времени. Моя палитра была бы до смешного проста: чёрный цвет. И ещё чернее. А вместо кисточек — простой малярный валик. И водил бы я этим валиком по холсту. Медленно, методично, закрашивая всё без остатка. Потом принялся бы за стены, за двери, за потолок. Превратил бы в уголь всю мебель, всю одежду, саму постель. И лёг бы спать в этой совершенной, тотальной черноте. Разве это не метафора нашего времени? Когда твоё внутреннее состояние и внешняя среда наконец-то сливаются воедино, достигая полной, абсолютной гармонии безысходности. Но нет — я не художник. Я лишь наблюдатель, который понял одну простую вещь. Для художника ложь — это инструмент, чтобы докопаться до правды. Преувеличение, метафора, гротеск — всё это служит одной цели: обнажить скрытую реальность. Для власть имущего же ложь — это именно то, чем она является. Он — маляр, который ровным слоем краски замазывает трещины в стенах концлагеря, бодро рапортуя о «капитальном ремонте». Его краска пахнет формалином и мёдом. Возможно, я всё-таки стал художником. Просто мои картины не висят в галереях. Они — эти строки. И моя палитра по-прежнему состоит из двух цветов: чёрного и ещё чернее. Потому что иного языка для описания нашей действительности просто не существует. Ippolit Zakharovich

Внутри нас нет никого и ничего, внутри нас некая бездна, «Чёрная дыра», которая не является феноменом, не является субстанцией, не является ничем. Это просто чисто существующее вне времени и пространства. Попробуйте помыслить, допустим, себя в длительности. Это не получится, потому что любая длительность распадается на отслеженный и спроецированный, объективированный кусок времени. Однако то, о чем мы говорим, – то есть подлинное, наблюдающее Я, – оно помещается вне длительности как некое, условно говоря, данное здесь, некое никогда, данное теперь. Это парадокс, это другое, и вместе с тем это и есть истинное Я. Как если бы вы внезапно обнаружили, что каждый из вас является луковицей, которую можно обдирать шкурку за шкуркой, и в конце концов мы приходим к чистому отсутствию: «А где же мальчик, и что тут было?» А тут ничего и не было. Лежат шкурки, лежат лепестки луковицы. Луковица исчезла, ее нет. Оказывается, что это – «смерть» луковицы: луковица вышла вон, иссякла и утекла ручейком. Получается, то, что было внутри ее как она подлинная, как она сама, и ее конец в виде ее отсутствия и смерти, есть одно и то же, просто мы его обнажаем. На самом деле в испуге мы встречаемся с подлинностью онтологии и смерти, то есть смерти как негативной верификации собственного присутствия, потому что это есть единственная форма присутствия. Единственная форма присутствия базируется на чистом нетождестве. Вы не можете судить о вещах, если вы сами – вещь, вы не можете знать, что вы лежите в куче камней, если вы сами – камень. Камень среди камней не знает ни о себе, ни о других. Он находится в глубоком сне объекта. Объект есть абсолютный сон, в который уходит все, что перестает оживлять этот момент нетождественности, а момент нетождественности не может быть чем-то иным, из чего-то. Момент нетождественности – это пустое пространство внутри луковицы. Это «не то и не то», а фактически ноль в центре нас, который мы всегда опознаем как другое или как другого, когда мы сталкиваемся с ним в испуге. Поэтому встреча со смертью всегда носит характер длительного и острого переживания того самого испуга, который мы испытываем в момент шока, но только как уже неизбывный ужас, когда мы погружаемся в когти того, что нас хватает мимолетно, допустим, на дачной мансарде на какую-то долю мига. Из книги «Логика монотеизма», 2021 г. Г.Джемаль

Всё, что я думаю об окружающем, умещается в формуле одного из буддистов Тибета: "Мир существует, но он нереален". Эмиль Мишель Чоран