Телеграм канал «l'imagerie»

Образ 2023 года от Robert Wun, “The Wine Stain Gown” / “A woman who was really careless about her glass of wine”, сейчас представлен на выставке Barbican в Лондоне. Для создания пятен были использованы смеси красителей, свекольного сока и красного вина. Поверх - кристаллы Swarowski.

Эпоха ироничного сдвига. Часть 1 Деконструктивизм в моде изначально не был стилем. В 1980–1990е он представлял собой философскую стратегию анализа формы, выстроенную на идеях Жака Деррида, для которого деконструкция означала разбор системы, чтобы выявить скрытые противоречия внутри нее. В этом смысле мода конца 20го века - Кавакубо, Ямамото, Маржела - стала формой теоретического высказывания. Эти дизайнеры не создавали одежду в привычном смысле, а проводили визуальные эксперименты с самой структурой костюма, проверяя, что произойдет, если внутреннее станет внешним, если подкладка заменит фасад, а ошибка - порядок. Comme des Garçons «Body Meets Dress, Dress Meets Body» (SS1997) - ключевая точка этой эстетики. Формы, напоминающие опухоли, ломали привычное восприятие тела и демонстрировали конфликт между физическим и сконструированным. Margiela (SS1990) вывел модели на улицы Парижа в платьях из переработанных материалов, с вывернутыми швами и белыми лицами - демонстрацией анонимности, отказа от гламурной личности. Yohji Yamamoto (FW1992) работал с черным цветом как с категорией "неформы": его вещи были процессами: складками, движениями, следами. Все эти примеры объединяет одно: отказ от финальности формы и переход моды в пространство философского высказывания. Однако к середине 2000-х этот язык перестал быть революционным. Когда подкладка становится лицом, а необработанный шов - стандартом, деконструкция теряет силу отрицания, она становится эстетикой, а не жестом. Дизайнеры бельгийской школы вроде Ann Demeulemeester кодифицировали деконструкцию: сделали ее узнаваемой, минималистичной, управляемой. Одежда по-прежнему выглядела разрушенной, но этот хаос уже был выверен и технологичен. Символический жест бунта превратился в систему знаков, которую можно воспроизвести, архивировать и продать. Именно в этот момент начинается то, что можно назвать второй жизнью деконструкции - это ее переход в пространство иронии. Сейчас невозможно поломать систему, которая мгновенно превращает любой жест в товар; вместо разрушения появляется переосмысление разрушения, то есть ироническая реконструкция. Эта стратегия проявляется в моде последнего десятилетия, где элементы деконструктивизма используются как цитаты, намеренные анахронизмы и визуальные ремиксы. Демна превращал традиционные формы от кутюр в гротескные силуэты с гипертрофированными плечами и имитацией изношенности: одежда выглядит поломанной, но на самом деле идеально сконструирована. Гленн Мартенс работает с избыточными слоями и «скрученными» формами, превращая хаос в контролируемую игру пропорций. Том Браун с его инопланетными офисными персонажами демонстрирует не разрушение нормы, а ее осознанную пародию. Матье Блази превратил сумку Chanel 2.55 - классический буржуазный объект "девочки из хорошей семьи" - в концептуальный жест, где ремейк не отрицает оригинал, а иронично показывает, что сегодня даже икона luxury может быть материалом для цитаты. Это не разбор, не деконструкция, а ироническая реконструкция. Эти примеры указывают на сдвиг парадигмы: современная мода перестала быть трагическим высказыванием о распаде формы и стала рефлексией над самим фактом распада. Если деконструкция в 1980–1990х годах пыталась разобрать систему моды, то ирония 2020-х играет с ее обломками, признавая невозможность настоящего протеста. В эпоху soup culture, где архив, TikTok, апсайклинг и искусственный интеллект сосуществуют в одном визуальном поле, мода уже не разрушает, она реконструирует с юмором. Современный дизайнер действует как монтажер: соединяет несочетаемое, не для того чтобы разрушить смысл, а чтобы показать, что смысл теперь - результат монтажа. Так деконструктивизм, потеряв серьезность, не исчез, а трансформировался в иронию как новую форму интеллектуального высказывания.

Утренние платья в 19м веке надевались в промежутке между сном и дневным туалетом - их надевали для завтраков и ранних приемов. Это был наряд, в котором нужно было выглядеть элегантно, но без показной роскоши. Внешний вид зависел от десятилетия. 🤩 В 1810–1830-е годы сохраняются черты ампира: высокая талия, легкие ткани вроде батиста и муслина, простые линии и почти полное отсутствие корсета. 🤩 В 1840–1860-е силуэт резко меняется. Появляется подчеркнутая талия, кринолины и многослойные юбки. Платья становятся более структурированными, но утренние туалеты по-прежнему сохраняют мягкие ткани и приглушенные оттенки. 🤩 В 1870–1890-е господствуют турнюры и сложные драпировки. Наряд приобретает форму, близкую к дневным платьям, но остается скромнее - закрытый вырез, длинные рукава (часто - буфы), спокойные оттенки.

Не знала, но, оказывается, Айрис ван Херпен профессионально танцует балет. Это объясняет непрерывную работу над текучестью, сложным искусством движения, сенсорностью и кинестетикой, на которых построены ее дизайны. Она из тех модельеров, которых можно понять только в движении. Фотографии с выставки Sculpting the Senses в Роттердаме.

Редкое «Зимнее яйцо» Фаберже 1913 года, некогда подаренное императором Николаем II своей матери 2 декабря 2025 года будет выставлено с молотка на аукционе Christie’s в Лондоне. Императорское пасхальное яйцо, украшенное 1 660 бриллиантами и вырезанное из горного хрусталя, имеет оценку свыше 20 миллионов фунтов стерлингов (27 миллионов долларов), что сделает его самым дорогим произведением Фаберже, когда-либо проданным на аукционе. Из 50 оригинальных Императорских пасхальных яиц, заказанных в 1885–1916 годах, лишь семь остаются в частных коллекциях. Этот шедевр уже дважды устанавливал мировой рекорд для работ Фаберже — был продан за 7,3 миллиона швейцарских франков на Christie’s в Женеве в 1994 году и за 9,6 миллиона долларов на Christie’s в Нью‑Йорке в 2002 году. «Зимнее яйцо» выделяется не только своей исключительной красотой, но и уникальным происхождением как одно из первых Императорских пасхальных яиц, созданных женщиной. Альма Терезия Пиль, одна из всего двух женщин-дизайнеров в доме Фаберже. Основание яйца изображает тающий лед с платиновыми и алмазными ручейками, а внутри находится сюрприз — платиновая корзина, наполненная белыми кварцевыми ветреницами, символизирующими обновление весны. Оригинальный заказ обошелся императору Николаю II в невероятные 24 600 рублей в 1913 году.

Уникальная эстетика Margiela выросла из-за отсутствия у него денег. Белый цвет - самый дешевый. Маски - экономия на манекенщицах. Бренд также поначалу рассылал приглашения на шоу в бесплатные газеты или, вот, в 1990 попросил местных школьников нарисовать приглашения.