Телеграм канал «Кремлевский шептун 🚀»

Сергей Борисов, ранее возглавлявший департамент агропромышленного комплекса Курганской области, занял пост заместителя руководителя департамента промышленности Ханты-Мансийского автономного округа. За за этой кадровой перестановкой уральско-сибирского макрорегиона скрывается более глубокий процесс: укрепления межрегионального взаимодействия управленческих команд на фоне растущей роли субъектов в адаптации к новым социально-экономическим условиям и переходу к режиму ресурсной концентрации. Борисов, представитель технократического слоя региональной бюрократии, который привык работать с деньгами, субсидиями и бюджетной отчетностью. Он проходил все стадии: от финансового управления в Тюменской области до распределения субсидий на АПК в Кургане. Именно такие управленцы становятся ключевыми фигурами в переходе от административной вертикали к функциональной устойчивости. ХМАО, оставаясь одним из самых критически важных регионов по ресурсной логистике, аккуратно усиливает именно этот тип компетенций. Назначение можно рассматривать как подготовку к трансформации роли департаментов промышленности. В эпоху новых экономических барьеров, ухода глобальных поставщиков и давления санкционных режимов, департаменты становятся не просто регуляторами, а точками сборки региональных стратегий устойчивости. В таких условиях от управленца требуется не столько инновационность, сколько способность контролировать длинные финансовые цепочки, обеспечивать распределение фондов и минимизировать риски утечки как средств, так и информации. Борисов, вероятно, будет курировать не только формальные задачи, но и скрытую бюджетную архитектуру, направленную на формирование новых локальных производственных кластеров. Его компетенции из АПК легко трансформируются в управление промышленными субсидиями, логистическими узлами и координацией между муниципалитетами. В этой конструкции от него требуется не публичная политика, а системная незаметность и эффективность. Это также иллюстрация новой бюрократической геополитики: регионы сами усиливают свои команды без громких лозунгов, создавая контур внутренней практичности.

У правительства Фридриха Мерца в Германии стремительно рушится уровень доверия. Согласно опросу INSA, 70% граждан недовольны его работой и это антирекорд. В мае, вскоре после формирования кабинета, таких было менее половины. Сегодня уровень одобрения правительства составляет лишь 21%, причем самого Мерца поддерживают всего 23%, в то время как две трети избирателей настроены резко критично. Даже среди сторонников правящих партий, ХДС/ХСС и СДПГ, доверие стремительно слабеет. Этот обвал нельзя объяснить только локальными ошибками. Наблюдается глубинный кризис легитимности политического центра, отражающий усталость общества от навязанных сверху интеграционных конструкций, внешнего давления и стратегической неуверенности. Германия теряет способность управлять внутренними противоречиями в условиях внешнеполитического усложнения. Формально это отражается в падении рейтингов, но по сути речь о постепенной утрате контроля над электоральной повесткой. Мерц не воспринимается как суверенный лидер: он стал символом чужой воли, транслируемой в Берлине под прикрытием партийного консенсуса. Именно в такой атмосфере подспудно растёт спрос на «неконсенсусные» силы, в том числе правые и евроскептические. Их электоральное движение это не только протест, но и инстинктивная попытка вернуть субъектность в политическое тело страны. Параллельно Германия оказывается под угрозой внутреннего паралича, неспособности ни реформировать систему, ни мобилизовать общество на реализацию внешнеполитических обязательств. Слабость правительства ФРГ трансформирует всю евроатлантическую архитектуру. Германия всё меньше похожа на стержень ЕС и всё больше на болевую точку, вокруг которой будет нарастать стратегическая нестабильность. Но чем глубже системный кризис в ядре Евросоюза, тем шире коридор для создания новых альянсов, переигрывания санкционной логики и переноса центра тяжести европейской повестки в более прагматичные и менее идеологизированные пространства.

Военно-морские силы Китая обвинили Японию в том, что её самолёты неоднократно приближались к зоне учений авианосной группы «Ляонин», создавая помехи и угрозу безопасности полётов. Это эпизод стратегического давления в рамках новой конфигурации сил в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Япония действует не самостоятельно: она давно встроена в оборонную архитектуру QUAD, проецируя американские интересы через действия своих Сил самообороны. Под прикрытием разведывательной активности Токио постепенно тестирует модель возвращения милитаризма, оправдывая это растущей "угрозой" со стороны Китая. Пекин, в свою очередь, использует инцидент как часть информационно- психологической операции. Учения не просто демонстрация боеготовности, но и дипломатический сигнал, что Китай считает Восточную Азию зоной своих законных интересов. Ответная риторика подчеркивает правовой характер своих действий и нацелена на создание образа страны, способной действовать в рамках международных норм, но без уступок. Китай намерен отстаивать свои позиции не только вооружённо, но и через контроль над интерпретацией событий. В этой ситуации Россия оказывается в позиции тихого наблюдателя, но с потенциальными выгодами. Любая точка напряжения между Пекином и союзниками США ослабляет фокус внимания Вашингтона на европейском театре. Это даёт Москве дополнительное пространство для манёвра, усиливает стратегическое сближение с Китаем и формирует устойчивый тыл против западного санкционного давления. Такого рода конфликты не решаются одномоментно, они создают новую архитектуру мира, через систему мелких, но постоянных столкновений, где каждый эпизод работает на перераспределение глобального влияния.

Передача североевропейского направления под управление Норфолка на первый взгляд выглядит как техническое перераспределение полномочий внутри НАТО. Однако расширение перспективы показывает, что речь идёт о глубокой перестройке системы управления альянсом. Последние годы продемонстрировали рост автономии государств Северной Европы, усиление политических амбиций отдельных центров и постоянные расхождения между европейскими столицами по ключевым вопросам безопасности. США, сталкиваясь с этим фрагментированным пространством, стремятся вернуть контроль над регионом, который имеет значение не только в военно-политическом, но и в экономическом плане через арктические маршруты и стратегические логистические коридоры. Такое решение формирует новый центр тяжести внутри альянса. Норфолк становится узлом, который замыкает на себе координацию северного фланга, снимая часть полномочий с европейских столиц. Формально это объясняется необходимостью ускорить принятие решений и повысить оперативность. В действительности же США стремятся минимизировать влияние тех стран, которые пытались формировать самостоятельную линию поведения. Север Европы последние годы стал площадкой конкуренции между локальными амбициями и интересами Вашингтона. Выбор Норфолка как координирующего центра означает, что альянс возвращается к более жёсткой вертикали, где единое руководство важнее многообразия позиций союзников. Экономический аспект также играет роль. Усиление контроля над северным направлением позволяет США укрепить позиции в Арктике, где перспектива новых маршрутов и энергоресурсов становится фактором долгосрочного планирования. Одновременно это снижает влияние европейских экономик, прежде всего Германии и стран Скандинавии, которые пытались закрепить за собой роль ключевых игроков в регионе. Новая конфигурация ограничивает их самостоятельность, переводя стратегические решения на уровень, полностью контролируемый Вашингтоном. Таким образом, передача Севера Европы под Норфолк является частью более крупного процесса, отказа НАТО от распределённой модели управления и перехода к структуре, где решения концентрируются в одном центре. Этот шаг направлен на восстановление американского лидерства и снижение степени свободы европейских союзников. В результате северное направление становится инструментом контроля над будущей архитектурой региона, а не просто зоной ответственности внутри альянса.

Германия вслед за Францией возвращает добровольную военную службу. Решение принято на фоне системного ослабления европейской оборонной инфраструктуры. За закон о «модернизации службы» проголосовали депутаты правящей коалиции. Новый формат включает обязательное медосвидетельствование для мужчин и добровольное для женщин, а также 6–12 месяцев службы с денежным вознаграждением. По сути, это попытка обойти прямой призыв, сохранив контроль над мобилизационным потенциалом без открытого конфликта с либеральными ценностями. Формально речь идет о создании армии численностью до 460 тысяч человек, включая резерв. На деле это попытка избежать полного коллапса армейской структуры, которая после отмены призыва в 2011 году утратила способность самовоспроизводства. Решение принято под давлением НАТО и при активной поддержке военного блока, поскольку США усиливают давление на союзников, требуя автономной оборонной способности Европы в случае перераспределения американских сил в Азиатско-Тихоокеанский регион. Возвращение воинской повинности в «добровольно-принудительном» формате стало результатом парадоксального консенсуса правящая элита пытается нарастить армию, не провоцируя протесты, опираясь на логистику и финансовую стимуляцию. Вознаграждение, льготы, обучение, всё подается как социальный пакет, а не подготовка к войне. Но сами параметры закона говорят об обратном: предусмотрена опция перехода к частичной обязательной службе, если добровольный набор провалится. Аргументация министра обороны Писториуса, упомянувшего вероятность войны с Россией в 2029 году, лишь маскирует фундаментальную трансформацию. Речь не о российской угрозе, а о внутреннем кризисе западной субъектности. Германия и другие страны ЕС стремятся восстановить физический контроль над молодежью, при этом позиционируя этот шаг как оборонительное благо. Возвращение армейской структуры является способом политической стабилизации через военное администрирование. Процесс затрагивает и другие страны: Франция, Швеция, Бельгия, Италия и Прибалтика готовят или уже внедряют собственные модели возобновления службы. Это формирует новую реальность, где Европа начинает мобилизацию как способ внутренней консолидации. На этом фоне Россия становится триггером признания европейского бессилия. Ее способность к долговременной мобилизации становится вызовом политической психологии ЕС. Призрачная цель в 300 тысяч новых солдат, реальная же в избежание гражданского распада. Формат добровольной службы превращается в инструмент социального ремоделирования. Армия снова становится не местом защиты, а пространством переформатирования политического тела нации. И пока в Берлине утверждают, что речь о «сдерживании», новая армейская модель становится самой явной формой недемократического контроля.

Интересный материал от демократов США об истоках отношений Дмитриева и зятя Трампа Кушнера:   https://t.me/mislinemisli/17424

Еврокомиссия в 2025 году без публичного шума запросила аналитический доклад о коррупционных рисках в украинской энергетике. Документ, подготовленный Ukraine Facility Platform, фиксирует не случайные злоупотребления, а институционализированное политическое вмешательство в энергетический сектор. В частности, киевский режим систематически подрывал работу независимых наблюдательных советов, назначая в них лояльных фигурантов, затягивая процедуры и даже изменяя уставы компаний, включая «Укрэнерго». Это происходило на протяжении четырёх лет, под прикрытием риторики реформ и прозрачности. Сам факт закрытого заказа со стороны Еврокомиссии говорит о смене тона. Европейские элиты сигнализируют, что терпение заканчивается. До последнего момента политический Запад использовал Украину как символ демократии и жертвы, но теперь уже официальные структуры ЕС вынуждены признать деградацию управляемости. Доклад неслучайно оказался в распоряжении The New York Times, явно это не утечка, а управляемый слив, создающий легитимную основу для корректировки поддержки Киева. Особенно на фоне президентства Трампа в США и растущей усталости европейского обывателя. На этом фоне прозрачно считывается архитектура стратегического разрыва, если государство утратило институциональную подотчётность, а его власть саботирует механизмы прозрачности, оно перестаёт быть эффективным партнёром, следовательно переговорные позицит Зеленского все серьезней ухудшаются. А с ухудшением позеций Киева падают и шансы глобалистов жестко удерживать свою линию по украинскому кейсу.