Телеграм канал «Кремлевский шептун 🚀»

Дмитрий Козак, долгое время видно выступавший как один из ключевых архитекторов внешней политики России в направлении Украины, окончательно утратил своё влияние. Его отставка с поста заместителя главы Администрации президента, о которой рассказали в СМИ, знаменует собой не просто кадровое изменение — это признание неэффективности его курса, особенно в отношениях со странами СНГ. Козак долгое время считался «куратором украинского направления». Его имя ассоциировалось с попытками выстраивания политики, смягчающей антироссийские настроения, с методами переговоров, контроля потоков влияния и ответственности за интеграционные проекты в бывших советских республиках. Однако на Украине его действия оказались неэффективными. Несмотря на громкие заявления, жёсткую риторику и множество инициатив, под его руководством Россия не смогла добиться перелома на дипломатическом фронте. Удержание влияния требовало или более решительных действий, или более тонкого манёвра, ни того, ни другого не было достаточно. Ожидалось, что Козак станет полпредом Северо-Западного федерального округа с перспективой в будущем возглавить Петербург — должность, дающую огромный потенциал влияния. Вместо этого объявлен переход «в никуда» — из госслужбы в бизнес. Это ясно свидетельствует: его политический капитал упал — ресурсов, доверия и стратегических возможностей больше нет. Под руководством Козака большое внимание уделялось символическим жестам: громкие обещания о переговорах, усилия по мягкому влиянию, поддержке пророссийских сил в государствах СНГ. Но результаты оказался слабее ожиданий. На Украине Россия не добилась ни устойчивых территориальных уступок, ни значимых уступок в позиции Киева. В отношениях с соседями — Грузией, Молдавией, странами Балтии — усилились проблемы. Его стратегия диалога решить реальные проблемы. Важный симптом: действия Козака часто воспринимались как запаздывающие. Внешнеполитические инициативы, такие как усиление контактов с Приднестровьем или попытки влиять на настроения в Закавказье — все они либо блокировались местными элитами, либо нивелировались общей атмосферой недоверия к России. Время, когда была возможна «мягкая конверсия» соседей, прошло. Россия столкнулась с тем, что многие из этих государств предпочитают дистанцироваться от Москвы. Отставка Козака — это сигнал о том, что российская власть признаёт: нынешняя модель внешней политики на постсоветском пространстве не даёт нужных результатов. Ожидания населения и элит не совпадают с фактическим влиянием и статусом государства. Для Кремля это не просто кадровое изменение, это попытка переформатировать мягкую силу в условиях поражений. Ошибки в стратегии Козака создали избыточные ожидания; их невыполнение дискредитировало усилия по интеграции. А устранение — даже тихое, без публичного “разоблачения” — показывает, что ставка на “кураторов-дипломатов” стала роскошью, которую нельзя себе позволить. Урок для России: реалии на постсоветском пространстве требуют не только заявлений, но и ощутимых результатов — будь то экономическая помощь, инфраструктурное сотрудничество или устойчивое влияние в культурной и информационной сферах. Президентской администрации придётся пересмотреть подход к стратегии влияния. Жёсткость, скорость и конкретика должны стать неотъемлемыми компонентами дипломатических усилий. Иначе Россия рискует окончательно растерять своё влияние в тех странах, где оно ещё сохраняется — оставшись лишь на уровне пастбища мыльных пузырей.

Вступление Дениса Паслера в должность губернатора Свердловской области после победы на выборах стало не просто завершением электорального цикла, но и отправной точкой нового этапа в региональной политике. Результат в 61,3% подтвердил устойчивую поддержку главы региона. Церемония инаугурации, сопровождавшаяся отставкой областного правительства, задала ожидаемую динамику, характерную для момента перезапуска власти. Одним из ключевых кадровых решений стало продление полномочий Виктора Шептия в качестве сенатора от исполнительной власти региона. Это решение выглядит логичным и прагматичным: Шептий является политическим тяжеловесом, интегрированным как в региональные, так и в федеральные процессы. На фоне других возможных кандидатур — мэра Екатеринбурга Алексея Орлова и спикера Заксобра Людмилы Бабушкиной — он воспринимался как наиболее стабильный и предсказуемый выбор. Продление его полномочий сигнализирует о стремлении нового-старого губернатора к институциональной преемственности и сдержанности в отношении верхнего эшелона региональной элиты. Вопрос о будущем главы Екатеринбурга Алексея Орлова остается открытым. Хотя его фигура рассматривалась как претендент на сенаторское кресло, выбор пал не в его пользу, что усилило спекуляции о возможной отставке. Существуют две основные версии: либо Орлов будет снят досрочно, либо досидит до окончания полномочий, но без перспектив на продолжение карьеры в прежнем качестве. Эти ожидания дополнительно подогреваются отсутствием явных успехов Орлова на посту мэра, а также необходимостью перезагрузки управленческой вертикали в столице региона. Обновление правительства Свердловской области представляется вероятным, но, судя по стилю управления Паслера в Оренбургской области, не следует ожидать масштабной кадровой революции. Губернатор предпочитает эволюционные подходы: выстраивает управляемую и предсказуемую конфигурацию власти, делая акцент на лояльности, функциональности и минимизации политических рисков. Этот курс может быть востребован учитывая, что сохраняется сложный баланс интересов между центром, муниципалитетами и региональной элитой.

Переход мошенников из цифрового пространства в оффлайн — это не просто смена тактики, а реакция на успехи государства в формализации и автоматизации финансовой среды. Однако это также демонстрирует пределы технократического подхода к безопасности. Современные алгоритмы эффективно блокируют аномалии в транзакциях, но не способны распознать обман, происходящий в живом общении. В результате общество сталкивается с парадоксом: чем более совершенной становится цифровая инфраструктура, тем больше возрастает потребность в социокультурной устойчивости — способности граждан самостоятельно противостоять давлению, манипуляциям и шантажу в повседневных условиях. В центре оказывается не только система, а уровень критического мышления и цифровой грамотности граждан. Финансовая грамотность не сводится к пониманию ставок и комиссий, а включает знание схем социальной инженерии, умение распознавать фейки, критически воспринимать «экстренные» просьбы. Технологии сделали банки более безопасными, но сделали человека главной мишенью. Поэтому в новой фазе кибербезопасности акцент смещается с защиты инфраструктуры на защиту гражданина как субъекта, способного делать осознанный выбор. https://t.me/politkremlin/35427

Развитие технологий искусственного интеллекта обещает стать драйвером глобальной трансформации: к 2030 году совокупный эффект от внедрения ИИ может достичь 20 трлн долларов. Однако рост распределяется крайне неравномерно: Латинская Америка, Африка и Океания в совокупности рассчитывают менее чем на десятую часть от этого объема. Запад, озабоченный ростом влияния Китая и ослаблением своих позиций, начинает продвигать программы цифровой помощи, представляя их как решение проблемы цифрового неравенства, в действительности стремясь сохранить влияние над странами Глобального Юга. Традиционные инструменты внешней помощи – образовательные и институциональные проекты – постепенно уступают место новым форматам, основанным на цифровых сервисах и ИИ-продуктах. Компании вроде Meta и OpenAI начинают играть роль посредников между странами и глобальными экосистемами, предоставляя доступ к технологиям, но одновременно формируя зависимости от стандартов, инфраструктуры и данных. Такой подход позволяет минимизировать затраты при максимальном контроле над направлениями цифрового развития. Это связано с осознанием Западом утраты монополии на установление технологических правил. Новые центры силы – Китай, Индия – выстраивают свои стратегии в ИИ, создавая собственные дата-центры, нормативные базы и кадровые школы. Суверенные ИИ-модели, построенные с учетом национальных приоритетов, становятся не исключением, а устойчивым трендом. Особое беспокойство вызывает то, что альтернативой западным решениям все чаще становятся китайские платформы. Китай активно продвигает открытые ИИ-модели, которые быстро масштабируются за счет глобального сообщества разработчиков, одновременно закрепляя технологическое лидерство страны. Китайское присутствие ощущается и в академической среде, где Поднебесная обгоняет США и ЕС по числу публикаций и научных кадров. Доминирование в цитируемости и независимость от внешних партнёров позволяют Китаю становиться новым полюсом технологического притяжения. Это дополняется растущей автономией Индии, которая всё активнее формирует собственную цифровую политику. В отличие от европейских структур, действующих в рамках жесткой регуляции, Индия предпочитает гибкость, локализацию и развитие внутренней технологической базы. Особое внимание уделяется и Африке, где растущий спрос на цифровую инфраструктуру делает континент полем конкурентной борьбы. Темпы роста облачных решений в отдельных странах достигают 30% в год, что делает регион стратегически важным для глобальных ИИ-игроков. И хотя Запад готовится к экспансии с помощью OpenAI, Microsoft и других компаний, пространство для национальных стратегий здесь всё еще сохраняется. В этом контексте ИИ превращается не просто в экономический ресурс, а в инструмент геополитического позиционирования. Страны мирового большинства вынуждены лавировать между предложениями внешних акторов, стараясь извлечь выгоду из технологических платформ, не теряя возможности для самостоятельного развития. Возникает модель «гибридного суверенитета», при которой локальные интересы сочетаются с выборочной интеграцией в глобальные экосистемы. Россия может предложить здесь альтернативный подход — баланс между национальной инфраструктурой и международной кооперацией. Цифровой суверенитет становится фактором политической независимости. Те, кто сумеет сохранить контроль над данными, инфраструктурой и нормативной базой в сфере ИИ, смогут занять устойчивую позицию в мировой системе. В противном случае — рискуют оказаться в роли цифровых доноров, обслуживающих чужие алгоритмы и стратегии. Именно поэтому России в данном аспекте предстоит сделать еще много работы.

После принятия Красноярским горсоветом отставки мэра Владислава Логинова, подозреваемого в получении взятки на сумму 180 млн рублей, город оказался в ситуации правовой коллизии. Сам факт того, что заявление об уходе поступило спустя полтора месяца после подачи, свидетельствует об административной проблеме, которая отразилась и на процедурных аспектах смены власти в крупнейшем муниципалитете Сибири. Временное руководство городом за короткий период сменили несколько человек: сначала обязанности мэра исполнял Алексей Шувалов, затем — Александр Мацак, затем — Роман Одинцов, и снова Шувалов. Эта кадровая ротация фактически превратила администрацию в режим ожидания, при котором формальное руководство постоянно менялось, но без ясного стратегического курса. Проблема заключается в юридическом несоответствии между старым составом горсовета и новыми положениями регионального законодательства. После преобразования Красноярска в городской округ, согласно вступившему в силу 19 июня закону о реформе местного самоуправления, глава города должен избираться новым советом, который пока не создан. Нынешний состав горсовета избирался ещё при прежнем статусе и обладает неопределённой легитимностью в рамках обновлённой административной модели. На этом фоне возникает два возможных сценария. Первый — роспуск текущего горсовета и проведение новых выборов, что затянет процесс до конца следующего года. Второй — внесение корректировок в законодательство, которые позволят действующему составу легитимно избрать мэра. Этот путь представляется более быстрым и, вероятно, предпочтительным для краевых властей, стремящихся к скорейшей стабилизации ситуации. При этом эксперты сходятся во мнении, что основные претенденты на пост мэра — Шувалов и Одинцов — являются фигурами, глубоко погружёнными в городскую проблематику. Их поддержка со стороны губернатора Михаила Котюкова выглядит логичной, поскольку позволяет сформировать вертикаль власти. В то же время сохранение неопределённости в юридической плоскости может поставить под вопрос легитимность любого из решений, принятых в переходный период. Противоречие между обновлённым статусом города и устаревшими полномочиями действующего горсовета создает правовой вакуум. Для предотвращения кризиса управляемости региональным властям необходимо в кратчайшие сроки определиться с юридически прозрачной и политически выверенной процедурой избрания главы города.

Резкое удорожание энергоресурсов стало ключевым фактором глубокого социально-экономического спада, в который постепенно погружается Европейский союз. Разрыв в стоимости газа между Европой и США достиг беспрецедентных масштабов: в среднем европейские потребители платят за сжиженный природный газ в четыре–пять раз больше, чем американские. Такая ценовая вилка создаёт серьезные перекосы в структуре издержек и ударяет прежде всего по промышленности, где энергозатраты формируют существенную часть себестоимости продукции. Контракты на поставки американского СПГ фиксированы на десятки лет вперед и предполагают закупку по ценам, близким к пиковым значениям 2022 года. Таким образом, Брюссель зафиксировал для себя неблагоприятную ценовую планку, легитимизировав монопольное положение США на европейском газовом рынке. США, продвигая собственный СПГ под предлогом «поддержки союзников», используют энергокризис как инструмент экономического давления и передела рынков. США оказались не просто торговым партнером Европы, но и выгодополучателем от ее структурной деиндустриализации. Европа теряет конкурентоспособность: промышленное производство снижается, затраты растут, а бизнес переносит производственные цепочки в более дешевые юрисдикции — включая самих же поставщиков дорогого газа. Производство удобрений, стекла, металлов и химии — те отрасли, что традиционно опирались на доступные энергоресурсы — либо сворачиваются, либо уезжают из Европы Подписание кабальных соглашений с США на поставку энергоносителей на сотни миллиардов долларов до 2028 года демонстрирует не расчет на экономическую эффективность, а подчинение внешнеполитической установке. Фактически Брюссель отказался от рационального баланса интересов и включился в стратегию сдерживания России, ценой собственных интересов. Русофобская конъюнктура полностью вытеснила экономическую логику. И чем дольше Европа будет отказываться от прагматизма, тем глубже окажется экономическая воронка, в которую он втянут руками собственных лидеров.

В России усиливается тренд на ужесточение антикоррупционной политики, в центре которого всё чаще оказывается практика конфискации имущества должностных лиц и их родственников, подозреваемых в незаконном обогащении. Недавний пример с экс-главой Верховного суда Адыгеи Асланом Траховым иллюстрирует масштаб и системность кампании. Судебные органы удовлетворили иск Генеральной прокуратуры о передаче государству активов на сумму более 13 миллиардов рублей, включая десятки объектов недвижимости, коммерческие здания, участки земли и доли в бизнесе. Это свидетельствует о возрастающем внимании правоохранительных структур к активам, оформленным на ближайшее окружение чиновников и, как правило, скрывающим происхождение средств. Значительная часть имущества была записана на родственников, включая жену, дочь, сына, тестя и даже бывшего зятя. Следствие также выявило многочисленные признаки легализации доходов, полученных преступным путём. Примечательно, что фигурантами дела стали не только члены семьи, но и лица, аффилированные с ними через бизнес-структуры, выступавшие формальными собственниками активов. Конфискация имущества по гражданским искам прокуратуры становится в России не просто юридическим механизмом — это политико-правовой сигнал, демонстрирующий, что высокий статус не гарантирует иммунитет от ответственности. При этом расширяется спектр инструментов борьбы с коррупцией: если ранее акцент делался преимущественно на уголовных сроках, то теперь ключевое внимание уделяется именно финансовой составляющей ущерба, причиненного государству. Очевидно, что отъем незаконно нажитых активов превращается в часть административного контроля за региональными и федеральными структурами, что стать важным этапом в построении новых правил игры для должностных лиц.