Телеграм канал «Современная поэзия / Modern poetry»

* * * Под оранжевым куполом — хохот, июль, жара, руки пахнут костром, песни можно кричать до утра, мама с папой юные в шортах возводят дачу. Сводит скулы от счастья, как будто ты всех богаче под оранжевым куполом, выросшем вдруг вчера. Что оранжево: фанта, с дерева абрикос, в целом, детство, что так стремительно пронеслось: в нём ты крут, и всесилен, и можешь творить реальность. Мы потом повзрослели — устали и растерялись. Но оранжевый луч однажды пронзил насквозь. Распустились во рту удивительные слова. Захотелось любить, и стремиться, и создавать. Стала солнечной кровь, как тот самый закат в июле. Это значит нас, взрослых, нехило так обманули: можно быть и сегодня источником волшебства. Скажут: сколько же можно про долбаное волшебство, на нормальную топай работу, как все, живи. Только ты теперь знаешь, что тут важней всего — этот жаркий оранжевый воздух любви, любви. Над тобой поднимается купол — и ты под ним на работу идёшь, покупаешь еду коту, и слова твои цвета оранжевого полны, когда ты говоришь про какую-нибудь красоту. Потому что любовь — мандарины на Новый год, рыжий старенький кот, облепиховый мамин компот и неровный шарфик, связанный теми руками. Только помнить об этом, ей-богу, не быть дураками. И творить свою жизнь, и бесстрашно идти вперёд. Юлия Мамочева #мамочева

У Борхеса есть чудное произведение, которое в нашем переводе называется «Сад расходящихся тропок». Я сейчас говорю о так называемой проблеме лирического героя. Взаправду ли то, о чем вы пишете, происходило с вами? — этот вопрос знаком, ага? Нет и Да. Лично я пишу о том, что могло бы произойти со мной и только со мной, если бы на каком-то борхесовском перекрестке я повернул бы направо, а не налево. Кто поймет, тот поймет. В этом cуть всей этической стороны поэзии. Дело в том, что жизнь вариативна. Обычно она одна, но у кого-то есть шанс и на несколько. Алексей Григорьев #алексейгригорьев #цитата #поэзия #какпишетпоэт

* * * Не снег, а музыка зимы Порхает в воздухе остывшем. Давай послушаем... Подышим... Сердца наполним и умы Вот этим шёлковым, чуть слышным Дыханьем белых мотыльков, Непостижимым чем-то – вышним, Летящим к нам из облаков. Валентина Коркина #коркина

Молитва Обогрей, Господь, Твоих любимых – сирот, больных, погорельцев. Сделай за того, кто не может, всё, что ему велели. И умершим, Господи, умершим – пусть грехи их вспыхнут, как солома, сгорят и следа не оставят ни в могиле, ни в высоком небе. Ты – Господь чудес и обещаний. Пусть все, что не чудо, сгорает. Ольга Седакова #седакова #бог #молитва

Мальчик, старик и собака Мальчик, старик и собака. Может быть, это надгробье женщины или старухи. Откуда нам знать, кем человек отразится, глядя в глубокую воду, гладкую, как алебастр? Может, и так: мальчик, собака, старик. Мальчик особенно грустен. – Я провинился, отец, но уже никогда не исправлюсь. – Что же, – старик говорит, – я прощаю, но ты не услышишь. Здесь хорошо. – Здесь хорошо?.. – Здесь хорошо?.. – в коридорах эхо является. – Вот, ты звал, я пришел. Здравствуй, отец, у нас перестроили спальни. Мама скучает. – Сын мой, поздний, единственный, слушай, я говорю на прощанье: всегда соблюдай благородство, это лучшее дело живущих... – Мама велела сказать... – Будешь ты счастлив. – Когда? – Всегда. – Это горько. – Что поделаешь, так нам положено. Молча собака глядит на беседу: глаза этой белой воды, этой картины – «мальчик, собака, старик». Ольга Седакова #седакова

Давид поет Саулу Да, мой господин, и душа для души – не врач и не умная стража (ты слышишь, как струны мои хороши?), не мать, не сестра, а селенье в глуши и долгая зимняя пряжа. Холодное время, не видно огней, темно и утешиться нечем. Душа твоя плачет о множестве дней, о тайне своей и о шуме морей. Есть многие лучше, но пусть за моей она проведет этот вечер. И что человек, что его берегут? – гнездо разоренья и стона. Зачем его птицы небесные вьют? Я видел, как прут заплетается в прут. И знаешь ли, царь? не лекарство, а труд – душа для души, и протянется тут, как мужи воюют, как жены прядут руно из времен Гедеона. Какая печаль, о, какая печаль, какое обилье печали! Ты видишь мою безответную даль, где я, как убитый, лежу, и едва ль кто знает меня и кому-нибудь жаль, что я променяю себя на печаль, что я умираю вначале. И как я люблю эту гибель мою, болезнь моего песнопенья! Как пленник, захваченный в быстром бою, считает в ему неизвестном краю знакомые звезды – так я узнаю картину созвездия, гибель мою, чье имя – как благословенье. Ты знаешь, мы смерти хотим, господин, мы все. И верней, чем другие, я слышу: невидим и непобедим сей внутренний ветер. Мы всё отдадим за эту равнину, куда ни один еще не дошел, – и, дожив до седин, мы просим о ней, как грудные. Ты видел, как это бывает, когда ребенок, еще бессловесный, поднимется ночью – и смотрит туда, куда не глядят, не уйдя без следа, шатаясь и плача. Какая звезда его вызывает? какая дуда каких заклинателей? – Вечное да такого пространства, что, царь мой, тогда уже ничего – ни стыда, ни суда, ни милости даже: оттуда сюда мы вынесли всё, и вошли. И вода несет, и внушает, и знает, куда… Ни тайны, ни птицы небесной. Ольга Седакова  #седакова

Кроме Данте, есть для меня еще поэт, почти совпадающий с «самой поэзией», – это Райнер Мария Рильке. Дантовский мир ландшафтно невообразим. Если можно представить молнию как окрестность, то это будет похоже на Данте. Мир Рильке легко представляется в виде горного пейзажа с маленьким селением или одиноким замком, как его Мюзо. В любой стране, где есть горы, и в любое время он тот же: его сущность не в архитектуре построек, а в масштабе человеческого и внечеловеческого – только в горах этот масштаб так наглядно суров. Да еще в поселке на берегу океана. И этот масштаб постоянен – в отличие от мигающего масштаба Данте (который имеет, между прочим, и мерзкую для нас после наших и немецких парадов привычку выкладывать из людей буквы и фигуры). Конечно, искусство – не исповедь, и хорошее искусство часто меньше, чем плохое. Конечно, поэзия давно разучилась перелагать доктрину – и к чему доктрине быть изложенной на стихотворном языке нового времени (кто в трезвом уме сравнит пушкинское переложение молитвы Ефрема Сирина с самой молитвой или многочисленные рифмованные переложения Псалмов – с Псалмами?). Наша поэзия, увы, прежде всего должна говорить новое – и молчать, если в исповеди или проповеди ее автора такого нового нет. Конечно, духовные труженики давно стихов не пишут, а когда писали, это были другие стихи, и вокруг Геликона вьются бесы, из которых тщеславие – не самый злой, потому что самый очевидный. Та же «новизна» приобретает демоническую силу в бодлеровском «Плавании». И тень фаустовской сделки почему-то витает над каждым виртуозом. И несмотря на все эти «конечно», мне хочется уверить, что поэзия – дар, благословенный землей и небом дар, свидетельница – пусть не «Духа животворящего», но «души живой». А кто знает, что такое живое, не скажет, что это ничтожно малый или напрасный дар. Поэзия, как Ангел-утешитель, Спасла меня, и я воскрес душой. Ольга Седакова #седакова #цитата #интервью