Телеграм канал «Контражур Ирины Павловой»

Открыла с утреца новости. Наткнулась на феерический вопрос Такера Карлсона: «Какая ещё раса с таким энтузиазмом относится к собственному исчезновению?». Мой собственный ответ на этот вопрос мне не понравился.

Валерий Александрович Баринов. 80.

БАРИНОВ. 80. Актерская судьба – странная штука. Миллион раз замечала, что от таланта она зависит почти всегда – в последнюю очередь. А первее всего она зависит от терпения и удачи. Сначала хотела написать наоборот – от удачи и терпения, но потом сообразила: «уж сколько их упало в эту бездну» – не дотерпевших до удачи. До того удивительного и непонятно с чем связанного момента, когда у всех словно глаза открылись: «Да вот же он! Вот тот, кого мы столько времени ждали-искали-хотели». Обычно говорят: «Как же так, он же и вчера был такой, и позавчера, – почему же мы только что заметили?!». Так-то оно так, но есть нюанс. Именно это вот бескорыстное служение искусству и бесконечное терпение, ожидание своего часа, и наращивает актерскую мускулатуру. Наращивает актёру тот «мышечный корсет», который не только не даёт сломаться, но и защищает растущую актёрскую и человеческую глубину. Я многажды видела, как ломаются «везунчики» – от первой же неудачи. А чтобы дотерпеть до удачи, нужен настоящий характер, вера в себя, упёртость. Нехилые такие качества, которыми далеко не все обладают. Вот актер Валерий Баринов всем этим обладает сполна. И талантом, и характером, и умением терпеть. Я уже «знала его в лицо и по имени», и понимала, что он – хороший актёр, когда то ли в 1984 то ли в 1985 году попала на «Идиота» в Театр Советской армии. Не скажу, что я пришла в восторг от спектакля Юрия Ерёмина, вокруг которого было много шуму. Но в память навсегда врезались двое: Ганя Иволгин-Олег Меньшиков и Рогожин-Валерий Баринов. Мы тогда с Павловым долго про этих двоих говорили, про то, что, прям, мощных два актёра играют «в армии» – всех «убирают». Мы тогда уже начали за Бариновым следить. И вот ведь: талант очевидный, харизма – мощная, а ролей «в размер» всё нет и нет. Всех на свете злодеев переиграл – и блестяще переиграл. А вот «коронную роль» – и опять-таки злодея – получил в сериале «Петербургские тайны». Вот именно тогда его узнала и запомнила вся страна. Но эта его «краска» очень долго оставалась чуть ли не единственной, востребованной в кино. А я к той поре уже слышала, как Валера поёт «а капелла» и как он читает стихи. Я уже к той поре знала, какой он может быть смешной и трогательный, какой он вообще может быть разный. И какое счастье, что он, наконец, нашёл в театре «своего режиссёра»! Какое счастье, что они с Камой Гинкасом нашли друг друга, и тогда стало ясно всем: Баринов большой актёр, многогранный, разносторонний, неисчерпаемый. Мой муж Юрий Павлов Валеру трижды снимал в своих фильмах. И каждый раз мы оба поражались и его мощи, и харизме, и актёрскому диапазону. Хоть комическая роль, хоть трагическая – всё ему по плечу. Мы с Юркой просто укатывались, как он сыграл у него в сериале «Сыщики-3». Это было невероятно смешно. А потом он пронзительно сыграл в «Платках» старого художника. А потом – в «Албанце-2» – матёрого бандита. И всё с изумительной органикой, с блестящим чувством партнёра, с внутренней удалью! Мы были в потрясении от его масштаба в спектакле МТЮЗа «Скрипка Ротшильда», который ходили смотреть дважды. Совсем недавно я посмотрела там же спектакль «Леди Макбет нашего уезда», и восхитилась тем, как при полном, казалось бы, отсутствии материала роли, он сам на себе, на каком-то своём личном «материале» стал стержнем спектакля. Гинкас видит в нём этот стержень и позволяет спектаклю на этот стержень опереться. В общем, Баринову сегодня 80. И ему в этот день можно пожелать главного: здоровья и сил. А всё остальное ему и так по плечу!

Сергей Соловьев об «американской сценарной записи» ...В последнее время многие наши сценарные профессионалы, слегка повредившись в уме на кинематографическом совершенстве Голливуда, голливудской техники, голливудских методов работы, перестали записывать свои сценарии так, как писали их раньше: небольшие повести или рассказы на хорошем русском языке. Сценарий был частью русской литературы, пусть и излагался, по преимуществу, довольно специфической глагольной прозой, но все же прозой, в которой точно были прописаны диалог, действие, атмосфера, душевная жизнь автора и героев. Вместе с рыночной экономикой возобладало и холуйское убеждение, что свои сценарии мы должны записывать по-голливудски: производственный свод сцен и сценок, где каждый объект предваряет денежная надпись типа: «Натура. Подъезд тети Софы. Вечер. 26 метров». Далее следует информация, кто стоит в подъезде тети Софы, а следом за ней — диалог: «Боря. Что-то здесь холодновато. Тетя Софа (сверху). Не хами!.. Стук входной двери»... Работая в Париже над новой версией сценария про Тургенева, я тоже подумал: «Что я расписываю какие-то ненужные красоты: „Облака легкой тенью пробегали по ее лицу…“? Надо жестче, что ли, яснее…» Взял и маханул весь сценарий косноязычной крутой производственной прозой. Любой голливудский продюсер, взглянув на страницу, сразу увидел бы — лудил профи… К этому моменту Саша уже закончил в полном объеме все эскизы по нашей новой «Анне Карениной» — листов сто декораций и сложных декоративных деталей. Когда он во второй раз взялся делать «Анну Каренину» со мной, то дал себе зарок ни в коем случае не повторять ничего из прежнего, сделанного тридцать лет назад. Когда мы ездили в поисках натуры и я иногда предлагал: «поедем, туда-то», он отвечал: «Не надо. Мы там уже были. С Зархи». Он так и не взял буквально ничего из сделанного или придуманного для той давней хорошей картины — все делал, как бы прочитав Толстого наново А пока утрясались (годами) разные организационные вопросы по Анне Карениной, в основном финансовые, возникла идея, продолжая оставаться в той же эпохе, снять тургеневский фильм под названием «Метафизика любви». Сочинил, дал читать Саше, с тем чтобы он начал думать, как из этого что-нибудь сделать. — История красивая, трогательная, простая, живая, человечная, только как-то очень по-дурацки записанная… — То есть почему по-дурацки? — По-дурацки. Ощущение, что за тобой записывал пьяный сантехник… — Саня, сейчас во всем мире так пишут. Называется технологический сценарий. — Ну и пусть себе на здоровье пишут! Тебе-то какое до них дело?.. Ты пиши так, как писал всегда. Важно, чтобы тебя понял не только какой-то раздолбай — иностранный продюсер, важно, чтобы тебя понял я, вообще люди, для которых это и написано… Я внял разумному человеческому суждению и переписал сценарий человеческими словами — так, как просил Саша. Правда, успел сделать это только наполовину. И в опубликованном когда-то на страницах «Искусства кино» варианте одна половина написана так, как я писал всегда, другая — сурово и производственно сухо, будто писал это один американец, который, как известно, думал, что «заводит патефон»… https://litmir.club/br/?b=884356&p=77

Мордюкова. 100 лет.

Из депрессующей несчастной женщины она мгновенно превратилась в огненную валькирию. Самую остроумную, самую заводную, самую соблазнительную, молодую и красивую за столом, где она была старше всех. Любовь была ее пищей, мотором, смыслом ее существования, сутью ее человеческой природы. Удачная и неудачная, взаимная и невзаимная – любая. Из любви она состояла вся – вместе со своей красотой и талантом, своим не очень добрым языком и не очень счастливой судьбой. И если в работе, в роли, в жизни рядом с нею теплилась хоть крохотная, хоть никому, кроме нее, не заметная искорка чьей-то любви, в момент она сразу начинала полыхать этим своим фиолетовым огнем... Для нее – для такой вот – весь мировой кинематограф не мог бы предложить достаточно ролей «в размер». Для мужчин ролей такого уровня всегда было больше, чем для женщин. Женщин такого масштаба и силищи современная ей драматургия почти не предусматривала. Да что там – драматургия! Для её масштаба и её огня, для такой мощи чувств и желаний – в целом мире места было маловато. Когда-то во время одного своего простоя она колесила по стране с цыганским трио, и пела казачьи песни. Запись на выступления этого трио растянулась на пять лет. Люди платили аванс – и готовы были пять лет ждать, чтобы она к ним приехала и для них спела. Её любили и стар и млад, и с пятью образованиями и совсем без образования. Она была абсолютно гениальна, в том числе и тем, как в мгновение ока умела пронзать людские сердца. Она одна была такая – не только у нас, в целом свете. Где-то в космосе блуждает небесное тело, названное её именем. Я всё время думаю про это словами Пушкина: «…беззаконная комета в кругу расчисленных светил»… Сегодня «беззаконной комете» по имени Нонна Мордюкова исполняется 100 лет. https://spbvedomosti.ru/news/country_and_world/bezzakonnaya-kometa-segodnya-ispolnyaetsya-100-let-so-dnya-rozhdeniya-nonny-mordyukovoy/

А другого масштаба актёры (хорошие, иногда даже очень хорошие) соседством с нею «стирались» с экрана, как ластиком. Их рядом с нею было просто не видно. И, скажите на милость, кому из коллег это понравится? Она все на экране делала наотмашь. Драма – так такая уж драма, что слезы вскипают. Комедия – так уж комедия! Ну, вот пытаюсь представить себе кого-то в юбке, столь же ослепительно смешного, как ее управдомша из «Бриллиантовой руки», – да куда там! А купчиха Белотелова из «Женитьбы Бальзаминова»? Как перекрестилась богатырским махом, как сказала «Господи, теперь мне веселее стало!» – так зал в полном составе под стулья и попадал! Народный характер – так уж народнее и не бывает. На одну лишь минуточку появляются мордюковские «сударушки» в «Войне и мире» или в фильме «Гори, гори, моя звезда», а за этой минуточкой – на километр за кадр, в обе стороны – уж и вся их судьба нарисована, вся разудалая их натура и вся отчаянная жажда любви. Хоть какой, хоть и «беззаконной». Или у того же Бондарчука в «Они сражались за Родину» – солдатка, гренадер в юбке. И, вроде, всё самое смачное у неё осталось за кадром – и то, как фингал Лопахину поставила, и то, как на полк еды наготовила... Всей-то роли – пара реплик, да полуулыбка, да сведенные брови, да проход под обстрелом голодных мужских глаз. А ведь кабы не она – этот острый, яркий, смачный мужской голод и не понять бы... А уж про ее стерв и оторв и говорить нечего. Это ж какой актрисе под силу так сыграть и стерву, и изменщицу, и разлучницу, чтобы у женской части зрительного зала не губы в ниточку сложились, а восторженное «ах»? Ведь когда Донька Трубникова в «Председателе» деверю своему, Егору Трубникову, сверхположительному семьянину, говорит: «А ведь ты на меня смотрел! И на грудь мою смотрел, и на ноги!», – только Мордюкова могла произнести это так, чтобы железобетонный Егор – Михаил Ульянов глаза отвел и потупился. Потому что как же нормальному-то мужику на эту вот грудь и на эти ноги не смотреть – будь она хоть сто раз женой брата? Я в детстве артисток обожала. А ее не любила. Ну не бывает у артисток таких фамилий! То ли дело – Извицкая, Быстрицкая! Те такие красивые, изящные, даже когда мужичек играют, а эта – даже в барских нарядах – мужичка и мужичка! И я сама не заметила, как вдруг стала ею восхищаться. Только потом дошло: эта артистка не для тинейджеров. Она – для взрослых. Вот как полюбила ее, как поняла ее героинь – всех до единой, – так, считай, и повзрослела. Когда почувствовала, какая мощная волна чувственности и эротизма исходит от нее в невиннейшей сцене из «Простой истории», когда разделенные столом в темной комнате мужчина и женщина даже руками не смеют соприкоснуться, а от их сдерживаемого мучительного желания у смотрящего в кинозале – «шерсть дыбом»! Когда ее комиссар товарищ Вавилова криво-косо-неправильно берет младенца руками-граблями, больше привычными к пулемету, что-то такое вдруг на лице ее появляется, про что даже и слов не придумано, что делает эту Вавилову шедевром человеческого преображения... Когда она в «Родне» смеется, плачет, орет, опять смеется – и все одновременно, и ты не успеваешь вслед за ней одновременно и расхохотаться, и захлебнуться слезами – это вот как называется? Тахикардия... Я была живой свидетельницей чуда ее преображения. Какое-то недолгое время я с Нонной Мордюковой была довольно дружна. Это было время ее человеческой бесприютности. И вот однажды она, сидя в большой компании за столом, как-то даже не была центром внимания (что ей было решительно не свойственно, но вот, такой был момент в ее жизни). Сидела, как-то сжавшись, криво улыбаясь чужим шуткам. И вдруг молодой мужчина ни с того ни с сего довольно бестактно произнес: «Нонна Викторовна! Я вас обожаю с детства! Я всю жизнь о вас мечтал! Вы самая красивая на свете! Я за вас жизнь готов отдать!». И что тут с нею стало! Она распрямилась. Скулы взлетели вверх. Шея стала длиннее сантиметров на пять. Глаза полыхнули (клянусь, полыхнули!) фиолетовым огнем.