Телеграм канал «Контражур Ирины Павловой»

Сергей Соловьев об «американской сценарной записи» ...В последнее время многие наши сценарные профессионалы, слегка повредившись в уме на кинематографическом совершенстве Голливуда, голливудской техники, голливудских методов работы, перестали записывать свои сценарии так, как писали их раньше: небольшие повести или рассказы на хорошем русском языке. Сценарий был частью русской литературы, пусть и излагался, по преимуществу, довольно специфической глагольной прозой, но все же прозой, в которой точно были прописаны диалог, действие, атмосфера, душевная жизнь автора и героев. Вместе с рыночной экономикой возобладало и холуйское убеждение, что свои сценарии мы должны записывать по-голливудски: производственный свод сцен и сценок, где каждый объект предваряет денежная надпись типа: «Натура. Подъезд тети Софы. Вечер. 26 метров». Далее следует информация, кто стоит в подъезде тети Софы, а следом за ней — диалог: «Боря. Что-то здесь холодновато. Тетя Софа (сверху). Не хами!.. Стук входной двери»... Работая в Париже над новой версией сценария про Тургенева, я тоже подумал: «Что я расписываю какие-то ненужные красоты: „Облака легкой тенью пробегали по ее лицу…“? Надо жестче, что ли, яснее…» Взял и маханул весь сценарий косноязычной крутой производственной прозой. Любой голливудский продюсер, взглянув на страницу, сразу увидел бы — лудил профи… К этому моменту Саша уже закончил в полном объеме все эскизы по нашей новой «Анне Карениной» — листов сто декораций и сложных декоративных деталей. Когда он во второй раз взялся делать «Анну Каренину» со мной, то дал себе зарок ни в коем случае не повторять ничего из прежнего, сделанного тридцать лет назад. Когда мы ездили в поисках натуры и я иногда предлагал: «поедем, туда-то», он отвечал: «Не надо. Мы там уже были. С Зархи». Он так и не взял буквально ничего из сделанного или придуманного для той давней хорошей картины — все делал, как бы прочитав Толстого наново А пока утрясались (годами) разные организационные вопросы по Анне Карениной, в основном финансовые, возникла идея, продолжая оставаться в той же эпохе, снять тургеневский фильм под названием «Метафизика любви». Сочинил, дал читать Саше, с тем чтобы он начал думать, как из этого что-нибудь сделать. — История красивая, трогательная, простая, живая, человечная, только как-то очень по-дурацки записанная… — То есть почему по-дурацки? — По-дурацки. Ощущение, что за тобой записывал пьяный сантехник… — Саня, сейчас во всем мире так пишут. Называется технологический сценарий. — Ну и пусть себе на здоровье пишут! Тебе-то какое до них дело?.. Ты пиши так, как писал всегда. Важно, чтобы тебя понял не только какой-то раздолбай — иностранный продюсер, важно, чтобы тебя понял я, вообще люди, для которых это и написано… Я внял разумному человеческому суждению и переписал сценарий человеческими словами — так, как просил Саша. Правда, успел сделать это только наполовину. И в опубликованном когда-то на страницах «Искусства кино» варианте одна половина написана так, как я писал всегда, другая — сурово и производственно сухо, будто писал это один американец, который, как известно, думал, что «заводит патефон»… https://litmir.club/br/?b=884356&p=77

Мордюкова. 100 лет.

Из депрессующей несчастной женщины она мгновенно превратилась в огненную валькирию. Самую остроумную, самую заводную, самую соблазнительную, молодую и красивую за столом, где она была старше всех. Любовь была ее пищей, мотором, смыслом ее существования, сутью ее человеческой природы. Удачная и неудачная, взаимная и невзаимная – любая. Из любви она состояла вся – вместе со своей красотой и талантом, своим не очень добрым языком и не очень счастливой судьбой. И если в работе, в роли, в жизни рядом с нею теплилась хоть крохотная, хоть никому, кроме нее, не заметная искорка чьей-то любви, в момент она сразу начинала полыхать этим своим фиолетовым огнем... Для нее – для такой вот – весь мировой кинематограф не мог бы предложить достаточно ролей «в размер». Для мужчин ролей такого уровня всегда было больше, чем для женщин. Женщин такого масштаба и силищи современная ей драматургия почти не предусматривала. Да что там – драматургия! Для её масштаба и её огня, для такой мощи чувств и желаний – в целом мире места было маловато. Когда-то во время одного своего простоя она колесила по стране с цыганским трио, и пела казачьи песни. Запись на выступления этого трио растянулась на пять лет. Люди платили аванс – и готовы были пять лет ждать, чтобы она к ним приехала и для них спела. Её любили и стар и млад, и с пятью образованиями и совсем без образования. Она была абсолютно гениальна, в том числе и тем, как в мгновение ока умела пронзать людские сердца. Она одна была такая – не только у нас, в целом свете. Где-то в космосе блуждает небесное тело, названное её именем. Я всё время думаю про это словами Пушкина: «…беззаконная комета в кругу расчисленных светил»… Сегодня «беззаконной комете» по имени Нонна Мордюкова исполняется 100 лет. https://spbvedomosti.ru/news/country_and_world/bezzakonnaya-kometa-segodnya-ispolnyaetsya-100-let-so-dnya-rozhdeniya-nonny-mordyukovoy/

А другого масштаба актёры (хорошие, иногда даже очень хорошие) соседством с нею «стирались» с экрана, как ластиком. Их рядом с нею было просто не видно. И, скажите на милость, кому из коллег это понравится? Она все на экране делала наотмашь. Драма – так такая уж драма, что слезы вскипают. Комедия – так уж комедия! Ну, вот пытаюсь представить себе кого-то в юбке, столь же ослепительно смешного, как ее управдомша из «Бриллиантовой руки», – да куда там! А купчиха Белотелова из «Женитьбы Бальзаминова»? Как перекрестилась богатырским махом, как сказала «Господи, теперь мне веселее стало!» – так зал в полном составе под стулья и попадал! Народный характер – так уж народнее и не бывает. На одну лишь минуточку появляются мордюковские «сударушки» в «Войне и мире» или в фильме «Гори, гори, моя звезда», а за этой минуточкой – на километр за кадр, в обе стороны – уж и вся их судьба нарисована, вся разудалая их натура и вся отчаянная жажда любви. Хоть какой, хоть и «беззаконной». Или у того же Бондарчука в «Они сражались за Родину» – солдатка, гренадер в юбке. И, вроде, всё самое смачное у неё осталось за кадром – и то, как фингал Лопахину поставила, и то, как на полк еды наготовила... Всей-то роли – пара реплик, да полуулыбка, да сведенные брови, да проход под обстрелом голодных мужских глаз. А ведь кабы не она – этот острый, яркий, смачный мужской голод и не понять бы... А уж про ее стерв и оторв и говорить нечего. Это ж какой актрисе под силу так сыграть и стерву, и изменщицу, и разлучницу, чтобы у женской части зрительного зала не губы в ниточку сложились, а восторженное «ах»? Ведь когда Донька Трубникова в «Председателе» деверю своему, Егору Трубникову, сверхположительному семьянину, говорит: «А ведь ты на меня смотрел! И на грудь мою смотрел, и на ноги!», – только Мордюкова могла произнести это так, чтобы железобетонный Егор – Михаил Ульянов глаза отвел и потупился. Потому что как же нормальному-то мужику на эту вот грудь и на эти ноги не смотреть – будь она хоть сто раз женой брата? Я в детстве артисток обожала. А ее не любила. Ну не бывает у артисток таких фамилий! То ли дело – Извицкая, Быстрицкая! Те такие красивые, изящные, даже когда мужичек играют, а эта – даже в барских нарядах – мужичка и мужичка! И я сама не заметила, как вдруг стала ею восхищаться. Только потом дошло: эта артистка не для тинейджеров. Она – для взрослых. Вот как полюбила ее, как поняла ее героинь – всех до единой, – так, считай, и повзрослела. Когда почувствовала, какая мощная волна чувственности и эротизма исходит от нее в невиннейшей сцене из «Простой истории», когда разделенные столом в темной комнате мужчина и женщина даже руками не смеют соприкоснуться, а от их сдерживаемого мучительного желания у смотрящего в кинозале – «шерсть дыбом»! Когда ее комиссар товарищ Вавилова криво-косо-неправильно берет младенца руками-граблями, больше привычными к пулемету, что-то такое вдруг на лице ее появляется, про что даже и слов не придумано, что делает эту Вавилову шедевром человеческого преображения... Когда она в «Родне» смеется, плачет, орет, опять смеется – и все одновременно, и ты не успеваешь вслед за ней одновременно и расхохотаться, и захлебнуться слезами – это вот как называется? Тахикардия... Я была живой свидетельницей чуда ее преображения. Какое-то недолгое время я с Нонной Мордюковой была довольно дружна. Это было время ее человеческой бесприютности. И вот однажды она, сидя в большой компании за столом, как-то даже не была центром внимания (что ей было решительно не свойственно, но вот, такой был момент в ее жизни). Сидела, как-то сжавшись, криво улыбаясь чужим шуткам. И вдруг молодой мужчина ни с того ни с сего довольно бестактно произнес: «Нонна Викторовна! Я вас обожаю с детства! Я всю жизнь о вас мечтал! Вы самая красивая на свете! Я за вас жизнь готов отдать!». И что тут с нею стало! Она распрямилась. Скулы взлетели вверх. Шея стала длиннее сантиметров на пять. Глаза полыхнули (клянусь, полыхнули!) фиолетовым огнем.

100 лет. БЕЗЗАКОННАЯ КОМЕТА Когда-то Татьяна Лиознова планировала на главную роль в фильм «Три тополя на Плющихе» пригласить Нонну Мордюкову, которая в ту пору была молода и очень красива. А потом передумала и решила помучиться с Дорониной. Я понимаю, почему. Мордюкова, увидев Ефремова, стоящего и ждущего её, ключ бы искать не стала. Она ногой бы высадила дверь, и, очертя голову, побежала бы за ним на край земли, позабыв о муже, да и вообще – обо всём на свете! Слава Богу, режиссёр сама успела это понять и поменять актрису. Мордюкова об этом не знала – ей не сказали. Иначе бы расстроилась, как расстраивалась всякий раз, когда на «роль мечты» брали не её, а другую актрису, или обожаемый режиссёр вдруг переставал её снимать. Ей казалось, что вот же она – невероятного таланта и мощи – и как же вообще кого-то можно снимать, когда есть она? Она страдала, что её больше не снимает Никита Михалков, клявшийся ей в любви во время съёмок «Родни», страдала, что не снимает Лунгин, а раньше страдала, что Герасимов в роли Аксиньи из «Тихого Дона» снял не её, а Быстрицкую. Страдала громогласно, про эти её страдания знала вся страна. Нонна Мордюкова вообще гомерического размаха была личность. Ей бы в Древней Греции родиться. Ей бы Федру и Антигону, ей бы Медею и Электру, Андромаху и Гекубу! Таких ролей сейчас для женщин уже не пишут, и древнегреческую трагедию для актрис уже не ставят. Когда режиссёр Сергей Герасимов начал готовиться к экранизации романа «Молодая гвардия», у него, в сущности, уже имелся «комплект» юных исполнителей центральных ролей. Это были его студенты. Но самой главной «краски» в этом «комплекте» не было: Ульяны Громовой. «Громова» училась на курсе Бориса Бибикова и Ольги Пыжовой, родом была из Краснодарского края, казачка. «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Педагоги её считали, что Мордюкова – уникум, какие родятся раз в сто лет: настоящая, прирожденная трагическая актриса. Пытались специально для неё ставить «Анну Каренину». О, как бы она удушала своей страстью Вронского! О, как бы она сиганула под поезд! Мордюкова надела платье Анны задом наперёд, застегнула спереди все семьдесят пуговиц, тут же наступила на подол со шлейфом и порвала его. На этом Анна Каренина для неё закончилась (хотя впоследствии платья со шлейфом из старинных времен она-таки носить научилась, и носила их с блеском). Зато огненноокая героиня Ульяна Громова принесла ей всесоюзную славу и океан надежд: завтра начнётся замечательная жизнь. Но «замечательная жизнь» актрисы оказалась надолго, очень надолго отложена: для неё не было ролей. Роли были для миловидных, ясноглазых, в общем – обыкновенных. Она была необыкновенная. Для необыкновенных и про необыкновенных кино снимали редко, и это было её болью и проблемой всю её профессиональную жизнь. 49 ролей в кино – немало, но для такой карьеры и такой актрисы – не так чтобы и много. Из них главных, центральных ролей – всего шесть. Все остальное – «роли второго плана», а то и просто эпизоды. В абсолютном большинстве – блистательные. Нередко – гениальные. Ее реплики из этих ролей стали народными хитами, «мемами», как нынче говорят. Но вот, сидишь, смотришь на эту фильмографию – и диву даешься: как это – не писать специально под нее сценариев? Как это – не использовать этот сумасшедший темперамент, эту неслыханную органику, эту земную, телесную роскошь и красоту? Почему между всеми её «разнокалиберными бриллиантами» у неё были громадные «зоны молчания», длительные актёрские простои? В ней всего было слишком. С этим вулканом, с этой мощью и страстью не всякий режиссер справится. И ведь не справлялись – тому много есть экранных примеров, когда она «взламывала» собой фильм, как консервную банку, когда рядом с нею, с ее статью и тайной болью, становилось очевидно, как скромны иные исполнительницы центральных ролей, как ничтожны сюжеты и ситуации… Ясное дело, ей в партнеры годились Михаил Ульянов и Василий Шукшин, Иван Лапиков и Евгений Леонов, Георгий Вицин и Юрий Никулин, Ролан Быков и Олег Табаков.

Чья-то разрушенная жизнь от этого уже не восстановится, а репутация давно умершего человека уже не рухнет. Всё. Время ушло. Я фатально опоздала со своими разоблачениями, сегодня они и впрямь будут смотреться сведением мелких счётов в стариковском междусобойчике... Кому уже это всё нахер надо, кроме десятка еще не умерших стариков? То, что нас с Юркой обнулили – уже не волнует даже Юрку – только меня. Зло опять торжествует, а я опять молчу, потому что у Павлова уже не попросишь разрешения, а я ему обещала, что буду молчать, пока он не разрешит... Но уже то, что я не мщу, и просто хладнокровно «вычеркиваю» предателей из своей жизни – довольно неплохо меня характеризует. Хотя я понимаю: однажды моя правда умрет вместе со мной, и грядущему останется только их ложь... Лично у меня давно уже пропала охота наказывать предателей и врагов. Я однажды поняла, что их накажут помимо меня. Однако, не скрою, что даже затаившись и почти забыв о них, я жду этого наказания, и с удовлетворением его отмечаю. Я не идеальная христианка, я знаю. Я не научилась прощать. Но я научилась не мстить. Будь я идеальной христианкой – я была бы уже святой. С чем-то в себе я борюсь, с чем-то даже справляюсь. С чем-то – не получается. Православие – это для тех больных, которые понимают, что они больны и хотят выздороветь. И то, что я проговариваю это вот всё вслух, а не строю тут из себя нравственный эталон – тоже, в общем, позволяет мне думать, что я на правильном пути.

Злопамятность. . Давно и долго думала о сведении прошлых счётов, о злопамятности и мстительности, о мести вообще. Конечно, прежде всего – про чету Германов. Сегодня квитаться с ними за жизнь, сломанную 40 лет тому назад смешно и нелепо – я это прекрасно понимаю. Но что делать, если этот «не закрытый гештальт» продолжает выжигать сердце? И что делать, если вся моя жизнь обросла ложью и молчанием, как панцирем? Злоба и жажда мести во мне полыхала долго, это меня только Павлов в узде держал, а так-то мне было, что рассказать людям, и перо чесалось. Хоть Юра меня и держал в узде, а всё же я однажды сочинила текст ненависти, с большим количеством документальных деталей. И текст уже был готов к печати, я уже отдала его в издание, готовое его опубликовать. Но он так и не был опубликован, Юра запретил – крайне жёстко – и я отозвала текст. Но прошли годы, Лёшка стал старый, ходил с палкой, и был такой жалкий весь, подмятый сукой-женой под себя, а потом мы с ним как бы даже и помирились (он всё-таки попросил прощения, пусть и формально!), и злое мстительное чувство во мне к ним не то, чтобы полностью улеглось, но подернулось пеплом, оставив место холодному безразличию. Тем более, что мы с Юркой в ту пору чувствовали себя вполне еще молодыми, красивыми, здоровыми, веселыми, наслаждались жизнью. И всё у нас было не то, чтобы очень хорошо, но вполне неплохо. Когда он умер – Юра сильно горевал. Я – нет. Потом нечаянно вновь пробудились призраки прошлого. Зачем-то они меня всё время настигают. Один человек, режиссер, всю мою молодость строчил на меня и на моего мужа доносы во все инстанции – начиная с директора студии и до обкома КПСС, – и причинил нам немало несчастий. И я – каюсь – тогда мечтала, чтоб с ним случилась какая-то гадость, и чтоб он вспомнил, как отравлял нам жизнь и пожалел об этом. С тех пор прошло сто тысяч лет, я давно вообще забыла о его существовании. А не так давно внезапно прочла, что с ним – уже старым человеком – случилась беда, и всё былое вдруг всколыхнулось. Столько лет прошло, казалось бы, можно уж и забыть, и простить, и пожалеть. Но ничего не забылось. Однажды «собственное зло» настигло еще одного человека, который внезапно воспылал ко мне лютой ненавистью, и стал планомерно натравливать на меня моих друзей. Я этого человека моментально вычеркнула из своей жизни, молча, без объяснений, и надеялась, что на этом всё закончится. Не тут-то было. Пока я где-то есть – живая – человек спать спокойно не мог. А мне, разумеется, сообщали о каждом новом выпаде. И вот однажды его накрыло – по собственной глупости, но сильно. Я была вынуждена пару раз больно прикусить себе язык, чтобы с мстительным удовлетворением не брякнуть про Бога, который правду видит. Ну, и на том спасибо, что хоть злорадства нет. Во всяком случае, теперь этому человеку уже не до меня. Не зря мне Павлов, еще смолоду, когда я бесновалась и, потрясая кулаками, прыгала на стенки после каждой нанесенной нам обиды, чётко и жёстко напоминал: «Сиди молча, ничего не делай, и просто жди, когда мимо тебя пронесут на кладбище труп твоего врага». Потом я прочла пару книг, написанных людьми, которых тогда и близко не было, но которые хотя бы от окружения не могли не знать о том, что произошло и как всё было. И они нашли выход: они, блядь, написали свои опусы так, словно нас с Павловым в природе не было. Ну, не было, да и всё. Пока я молчала – они своё говно строчили и настрочили. И я снова бегаю по стенам и по потолку, и снова ненавижу так, будто и не прошло тех тридцати с лишним лет моего молчания. Эти люди снова воспользовались Юркиным благородством, уже после его смерти, и их никто не захотел поймать за руку. То, что в нужное время было или казалось преступлением, сегодня, спустя 30 с лишним лет – уже будет выглядеть не более, чем мелкая склока. То, что в ту пору казалось глобальным воровством и нарушением всех этических норм – сегодня, после реально глобального воровства и реального нарушения всех этических норм – будет выглядеть тихим гудком в тумане.