Телеграм канал «Контражур Ирины Павловой»

В последнее время я всё чаще не хочу додумывать те мысли, которые сами лезут в голову...

С её собственных слов наверняка могу утверждать лишь одно: всю жизнь она горько жалела о «потерянной» актерской молодости. Всю жизнь помнила о том, как обивала пороги студий, как заглядывала в глаза режиссерам, как кляла себя потом за это, и снова заглядывала в глаза. Не год, не два – десятилетиями… А потом с «Ленфильмом как отрезало. Нет, она продолжала сниматься – у того же Трегубовича, к примеру, или у Хейфица, или в кино про саму себя у Виктора Бутурлина. Но эпоха ленфильмовской славы для нее миновала. Все остальные её настоящие триумфы «переехали» в Москву. Навсегда. Её блистательные работы в картинах «Сибириада» Андрея Кончаловского и «Пять вечеров» Никиты Михалкова, «Любимая женщина механика Гаврилова» Петра Тодоровского и «Полёты во сне и наяву» Романа Балаяна, «Вокзал для двоих» Эльдара Рязанова и «Любовь и голуби» Владимира Меньшова сделали её национальным кумиром. Которым она осталась до конца своих дней. Уже не нуждаясь в том, чтобы раз за разом что-то кому-то доказывать… Она-таки сделала себе судьбу, о какой мечтала. Я знаю людей, которым она не нравилась в принципе. Но даже они не могли отрицать того, что она – уникум. P.S. К её 80-летию про нее сняли сериал. Я не стала его смотреть. Потому что для того, чтоб играть королеву надо и самой быть королевой. А королевы сейчас повывелись. Для королев материала больше нет – вот и не делают. https://spbvedomosti.ru/news/culture/koroleva_igraet_sebya_/

Честно говоря, описывать, как она играла – неинтересно. Проще взять и посмотреть фильмы с её участием. Посмотреть, как она умела быть безжалостна к себе и своим героиням, как она умела носить не только платья с бантиками и туфли на каблуке, а и расшлёпанные мужские ботинки и растянутые вязаные кофты. Просто посмотреть, как некрасиво, по-поселковому она умела плакать и истерично орать… Ей было уже тридцать, а за ней всё тянулся и тянулся этот шлейф: «пять минут, пять минут», и её давно уже никто в киномире не считал звездой… Вот для меня, если честно, загадка именно в этом. В том, как можно было смотреть – и не видеть. И еще в том, как можно было не сгореть дотла от горечи и обиды за лучшие годы жизни. В 70-м ей 35. Её снова зовут на «Ленфильм». Она играет в прелестной картине Игоря Усова «Мой добрый папа». Играет с той мерой достоверности и пронзительности, которую спустя десятилетие воспоет критика. Но ЭТО БЫЛО УЖЕ ТОГДА. И хоть тресни… Сама она считала переломным 73-й год. Ей было уже под 40. Она, казалось бы, всё и всем уже доказала. Но режиссер Виктор Трегубович, к тому времени режиссер прославленных картин «На войне как на войне» и «Даурия», любимчик Госкино, после многократных отказов утвердить на главную роль в фильм «Старые стены» Людмилу Гурченко, ставит студию и министерство перед выбором: или она, или я не снимаю. И только перед шантажом несгибаемого сибиряка противники отступили. И случился триумф. Правда – загадка. Всё, что она там сыграла, вся человеческая драма, все вопросы, вся горечь и радость её любви, вся незадачливость её материнства – всё это было и раньше. Почему тогда упорно не хотели замечать, а тут вдруг все сразу заметили, и дали Госпремию, и вообще? Ах, да. Тут она сыграла «советского руководителя» Этого «не заметить» было нельзя. Трегубовича она потом любила и чтила всю жизнь. До последней минуты своей жизни. Когда её, уже в статусе супер-супер-звезды, куда-то приглашали – она кочевряжилась, как хотела, а кочевряжиться она умела. Но когда её позвали в московскую библиотеку им. Эйзенштейна выступить на вечере памяти Трегубовича – примчалась не раздумывая. Без вопросов. А триумфы следовали потом без интервалов, один за другим. «Открытая книга» Владимира Фетина, «Соломенная шляпка» Леонида Квинихидзе, «Дневник директора школы» Бориса Фрумина, «Двадцать дней без войны» Алексея Германа, «Вторая попытка Виктора Крохина» Игоря Шешукова, «Уходя — уходи» Виктора Трегубовича. Много лет кряду все лучшие свои роли она получает именно на «Ленфильме», и каждый раз с новой силой и яркостью, даже с яростью — словно всем назло — утверждает: «Смотрите, вот она — я! Я всегда была такая! А вы где были?». Про нее потом писали, что ей надо было пройти через все мытарства, чтобы вырастить в себе этот внутренний пожар: и сжигающую злость, и сжигающую обиду, и огненный темперамент. А ей, всего-то-навсего, нужны были хорошие режиссерские руки. Всё остальное в ней было и так. «Толстый парень, сын известного писателя», Алексей Герман, став знаменитым (хоть и опальным) режиссером, не забыл уроков Венгерова и «Рабочего поселка». Приглашая Гурченко на ключевую роль в картину «Двадцать дней без войны», он, в общем, понимал, с какими возможностями и с какими проблемами ему придется столкнуться. Многие опасения подтвердились. Зато и все расчеты – оправдались. Впоследствии над его рассказами о съемках картины хохотал весь «Ленфильм» — рассказчик он был отменный. Но одно в его рассказах повторялось многократно и другими режиссерами: она сопротивлялась «до последнего патрона», отстаивая своё понимание роли. Её невозможно было заставить, её можно было только убедить (правда, методы убеждения бывали разными). После нескольких картин, которые становились триумфальными и для режиссера и для актрисы, они вообще переставали общаться. И так бывало. Но просто сказать ей «делай так, как я говорю» было нельзя. Не знаю, как скоро она избавилась от страха, что снова забудут и перестанут снимать? Как скоро она поняла, что триумф – это теперь навсегда? Не знаю, и судить не возьмусь.

СУДЬБА Она была «ленфильмовка»! Я понимаю, что каждый, у кого под рукой компьютер или гаджет, сейчас немедленно заглянет в её фильмографию и усмехнется. Но фильмография – это всего лишь фильмография, а судьба – это судьба. Судьба Людмилы Гурченко в кино сложилась – я это без шуток говорю – именно на «Ленфильме». Потому что после «Карнавальной ночи» за ней твердо закрепилась репутация актрисы «спой-спляши-тонкая талия». Я помню, как в моем раннем детстве мама моя, такая худенькая, что просматривалась только в профиль, на примерке у портнихи после обмера талии толщиной в мою руку, горестно вздыхала: «На три сантиметра больше, чем у Гурченко». Я знать не знала еще ни про какую Гурченко, а про размер её осиной талии уже знала. Думаю, она своей тонкой талией гордилась недолго. Раз за разом отклоняемая от любой мало-мальски драматической роли, она, наверняка, в душе молилась о том, чтоб быть попроще, быть менее воздушной и изящной, но только чтоб снимали… И молитвы её услышали в Ленинграде. Впрочем, это было потом. А сначала было счастье. В 21 год – «Карнавальная ночь». Вы знаете, что такое – «проснуться знаменитой»? Нынешним актерам этого не понять, когда вот ровно вчера ты был никто и звать никак, а сегодня на экраны вышел твой фильм, который одновременно посмотрела вся страна – одна шестая часть суши. И всё. И одна шестая часть суши уже знает тебя в лицо и по имени, обожает, готова носить на руках. За один день. И все поют «пять минут, пять минут», и те – кто тебя вчера еще «в упор не видел и за человека не держал», сегодня бегут к тебе издалека, просто чтоб сказать «Привет!». Каково падать с Олимпа сегодня тоже мало кто может понять. Сегодня для этого надо сильно потрудиться. А тогда всё тоже свершалось в мгновение ока. Внезапно перестает звонить телефон. Внезапно все, кто вчера еще издалека бежал навстречу, чтобы сказать тебе «Привет!» и продемонстрировать миру, что они с тобой знакомы, сегодня аккуратно обходят тебя, словно лужу, стараясь не глядеть в глаза… Гурченко про всё это рассказала в своих чудесных книгах, которые надо бы прочесть всем актерам. Но, боюсь, не читают… Так вот, понадобилась всего одна хлесткая статья, чтобы сломать жизнь восходящей звезде. И дальше – пять бессмысленных лет, с работами, которые хочется просто взять и вычеркнуть из фильмографии, пусть даже вместе с песней «были и лодка и море», которую опять распевала вся страна. А потом вдруг Владимир Венгеров приглашает на главную женскую роль, на «Ленфильм», в картину про войну – «Балтийское небо». Про то, как она умела дружить ходили легенды (как умела враждовать – тоже ходили, но мы сейчас не об этом). Самым простым свидетельством тому – её дружба с одним из самых непростых людей актерского мира – Олегом Борисовым. Вот, тогда, с «Балтийского неба» начиная, и на всю жизнь. Они потом бессчетное количество раз были партнерами в кино, и было видно, как эти два мастера чувствуют и понимают друг друга с полуслова… Но в присказке про то, что добро всегда побеждает, как правило, опускают одну деталь: сколько времени уходит на эту победу. Успех картины Венгерова практически ничего в её судьбе не изменил. Кто не верит на слово – просто откройте её фильмографию, и увидите еще 4 года, которые снова хочется вычеркнуть из фильмографии, кроме одного дивного пятиминутного эпизода в «Женитьбе Бальзаминова» (а никто и не сомневался, что она – блестящая комедийная актриса). И опять про нее вспомнил «Ленфильм», и снова Владимир Яковлевич Венгеров. Картина «Рабочий поселок» (как она тогда думала) вновь стал всего лишь яркой вехой в безнадежно гибнущей биографии… На этом фильме работал вторым режиссером толстый парень, сын известного писателя. Что значит – второй режиссер? «Приготовились, актеры на площадку, Иванов, твою мать, ты где?». Но этот второй её запомнил.

90 лет со дня рождения Людмилы Гурченко. 10 лет тому назад написанная мною к её 80-летнему юбилею статья теперь не устареет никогда – ничего уже не изменится. Но добавить могу только, что она была человеком сложным и очень талантливым.. Остроумным, влюбчивым, иногда вздорным и капризным, резким, нередко великодушным – разным. Мы познакомились в Доме творчества кинематографистов на Пицунде. Там было легко знакомиться: «Ой, какая у вас подстилочка красивая, вы где такую покупали?». А потом к подстилочке подходит молодой красивый Павлов – и она сразу начинает кокетничать... Тут же спросила – играет ли он в теннис – она в ту пору как раз брала уроки тенниса. Моё присутствие её совершенно не смущало: там, где она – других женщин не существует, в этом она была свято убеждена. Павлов сказал, что не играет, она огорчилась. Потом, лет через 10, Юра специально для неё и для Иры Метлицкой придумал фильм, написал сценарий. И они обе загорелись этим фильмом. Но Ира заболела и умерла, а без неё Юра этот фильм снимать не хотел, так и пылится у меня этот чудесный его сценарий... С ней было в кайф болтать про шмотки. Она шмотки любила, и часами могла обсуждать. Когда она узнала, что я работаю в объединении у Трегубовича – она просто расцвела вся: обожала его, обожала Венгерова. Германа не обожала, но ценила и понимала, что он сделал для неё, дав ей роль в «Двадцати днях для войны». А потом Саша Мамонтов пригласил её к нам на «Фестиваль Фестивалей». Я уже была «своя», поэтому когда я пришла к ней в гостиничный номер, она была какая есть – без бантиков, блёсток и парика. Ну, говорили, говорили, и вдруг замечаю, что она как-то сердито на меня зыркает. Спросила: «Я что-то делаю не так?». Она: «Ненавижу, ненавижу всех, у кого хорошие волосы!». Я: «А я ненавижу всех, у кого высокий рост! Прям, до дрожи!». И мы стали ржать. Потом Слава Шмыров в библиотеке Эйзенштейна организовал вечер памяти Трегубовича и пригласил её. Она насчет выступлений обычно «выделывалась» как хотела. Про условия, про деньги, про зал, про звук – про всё. А тут – в скромную библиотеку – поскакала как зайка, без вздоха: ради памяти Трегуба. Про неё можно было говорить всё, что угодно – и хорошее, и плохое – и всё было правдой. Но в одном никто и никогда не мог её упрекнуть: в неблагодарности. А вот, собственно, и мой давний текст к её юбилею.