Телеграм канал «Антрополог на районе»

Антропологическая конференция про воду с прямой трансляцией докладов онлайн 28-29 ноября (пятница-суббота) в Европейском университете в Санкт-Петербурге пройдет совместная конференция факультета антропологии и центра исследований науки и технологий (STS-Центр) «Круги на воде: к антропологии глубин, потоков и водных миров». Если совсем коротко, то это будет конференция о воде во всех ее проявлениях, в том числе и о воде как метафоре. Организаторы уже выложили полную программу конференции, и там конечно много интересных и неожиданных докладов. Чтобы поддержать коллег, составили Топ-5 выступлений, которые сильнее всего привлекли наше внимание и показались самыми оригинальными: 💧 Ксения Барабанова (НовГУ) Как в конце XIX века бани стали главной причиной загрязнения омских рек 💧Анна Шевцова (МПГУ) Водопроводчик как культурный герой (по материалам советской сатиры) 💧Виктория Корнеева (НИУ ВШЭ, Москва) Свети, свети водомат: материальная биография яркого феномена 💧Евгения Горбаненко (Независимая исследовательница) Окропление воздушных кораблей: зачем и на что православные священники благословляют святой водой космонавтов и их ракеты 💧Александра Касаткина (НИУ ВШЭ, СПб / ИЛИ РАН) Поверхностный анализ глубинных интервью Конференция пройдет в гибридном формате: можно слушать все доклады онлайн, а если вы находитесь в Санкт-Петербурге, то можно придти в Европейский университет и принять участие в конференции очно (адрес - ул. Шпалерная, д. 1, Фирсовский зал - ауд. 201). В любом случае важно не забыть предварительно зарегистрироваться по адресу https://eusp.timepad.ru/event/3678995

Городская история и городская антропология На прошлой неделе любимый тг-канал Антрополог на районе поздравил городских историков с двухлетием необычным образом — сделал пост-обзор на книгу о вьетнамском «беженском урбанизме» в Америке (смотри перепост выше). Книга примечательна тем, что ее автор историк Эрика Аллен-Ким совмещает в своем исследовании историческую и антропологическую оптику. Пару лет назад в стенах питерской Вышки городские историки делали большой доклад об историческом повороте в социальной антропологии. Поворот пока никуда не делся, и продолжает вовлекать все больше антропологов в исследовательскую практику исторической науки. Если кратко, то они все чаще ходят по архивам и библиотекам, погружаясь в проблематику генезиса социальной действительности. Иная ситуация обстоит у историков, для которых антропологический поворот, по сути, произошел пятьдесят лет назад. С тех пор много воды утекло, но, по большому счету, кроме как появления эмического подхода, учитывающего значимость взгляда других, он не привел к какой-то серьезной интеграции социальных теорий и методов в традиционное историческое знание. Историки продолжают корпеть над источниками в архивах и библиотеках, но все еще мало интересуются происходящим за окном. Тут особенно хочется привести в пример статью известного британского и индийского историка Раджнаярана Чандаваркара Городская история и городская антропология в Южной Азии, которая вышла уже после его смерти в 2010 году в сборнике его эссе под названием История, культура и Индийский город. В этом тексте рассматривается проблема взаимодействия исторической урбанистики и городской антропологии, которые долгое время развивались параллельно. Автор показывает, что исследования городской истории сегодня невозможны без учёта антропологического материала, а антропологические описания — без исторической перспективы. Чандаваркар обращает внимание на исходную асимметрию дисциплинарных подходов. Историки фиксируют внимание на структурах: экономике, управлении, социальной стратификации, пространственной эволюции. Антропологи же исследуют повседневные практики и формы поведения, локальные сообщества и культурные коды. По его мнению, эта асимметрия не устранима, но главное различие лежит в исследовательских оптиках. В частности, городская антропология нередко лишена исторического измерения. С точки зрения Чандаваркара, без обращения к архивам, нарративной хронике и городской политике невозможно объяснить устойчивость локальных практик, структуру районов и социальные различия. Антропологическое наблюдение фиксирует ситуацию «здесь и сейчас», но причины этой ситуации нередко лежат в долгосрочных процессах — миграции, трансформации городской экономики, административных решениях. С другой стороны, городская история нуждается в тонких наблюдениях за повседневностью. Архивные источники дают сведения о политике и экономике, но плохо отражают способы использования городского пространства, локальные формы взаимодействия и практику присвоения городской среды. Антропология позволяет увидеть, как город функционирует на уровне действия, то есть не в делопроизводственной канцелярии, а в реальной городской жизни. По мнению Чандаваркара, историческая урбанистика и городская антропология наиболее эффективны тогда, когда они обращаются к общей проблематике. Например, к вопросам как формируются городские сообщества, как повседневные практики связаны с пространственными структурами, как городская среда воспроизводит социальные различия, как исторические процессы закрепляются в городском ландшафте и повседневности. Историк получает возможность уточнить контекст, а антрополог вооружается инструментарием для объяснения наблюдаемого. Чандаваркар не предлагает синтеза дисциплин, но подчеркивает необходимость их постоянного диалога. Городская история нуждается в конкретике антропологических наблюдений, а городская антропология — в исторической глубине.

Джуре Грандо, первый вампир в истории Громкую славу и невероятную популярность в массовой культуре вампиры получили в XX веке после того, как в 1897 году вышел популярнейший готический роман Брэма Стокера "Дракула", ставший своего рода каноном. На 80 лет раньше - в 1819 году вышла в свет повесть "Вампир" личного врача Байрона Джона Полидори, она считается первым художественным произведением о вампирах. Однако широкие народные массы начали бояться вампиров гораздо раньше - самая массовая паника по поводу нападений на людей вернувшихся из могилы кровососов случилась в 1720-е годы, а пиком "вампирской истерии", когда по всей Европе взволнованные обыватели массово вскрывали могилы, пытаясь уничтожить упырей, стал 1732 год, который даже иногда называли Годом вампира. Чуть-чуть спал накал страстей только в 1750-1760-е годы, когда были проведены специальные медицинские расследования, разоблачавшие верования про вампиров, а некоторые способы борьбы с ними (выкапывание, сжигание мертвых тел) были запрещены. Именно этой истории моральных паник XVIII века посвящена книга итальянского историка Франческо Паоло Де Челья "Вампир. Естественная история воскрешения", которую недавно выпустило в переводе на русский язык издательство НЛО. Гуманитарные книги, написанные на итальянском языке, со времен Умберто Эко переводят не так часто, а эта работа определенно заслуживает внимания тех, кто интересуется исторической антропологией. Многочисленные свидетельства о том, как в разных частях Европы возникали паники по поводу вампиров, Де Челья рассматривает как в историческом, так и в мифологическом контексте, перемежая смачные байки качественным научным комментарием. Вот как, например, он анализирует повышенную "любвеобильность" первого в истории вампира (местные называли его "стригон"), чьи "подвиги" были задокументированы - Джуре Грандо из хорватского городка Кринга: "В год Господа нашего 1672-й Джуре завел одиозную привычку стучаться в двери порядочных граждан. Проблема заключалась в том, что Джуре уже 16 лет как отдал богу душу. И те несчастные, в чьи дома он стучался, зачастую умирали в считанные дни. Но всё это, разумеется, не касалось его вдовы, которая даже пожаловалась в местный магистрат, что покойный, чей пыл не остыл и в холодной могиле, возжелал лечь с ней. Исполнить обязанности супруга, так сказать - и притом не один раз. <...> Джуре был неутомим. Он питал особую склонность к плотскому союзу со своими жертвами - дело, по сути, обычное в традиционных рассказах о призраках и тому подобных явлениях. Однако эта его особенность покажется горожанам - тем самым читателям газет и журналов - настолько непристойной, что вскоре и вовсе не ней перестанут упоминать. И только во второй половине XVIII века тема плотских отношений живого человека и нежити вновь возникнет в "готических" литературных текстах. Но к этому моменту вампир <...> был в значительной степени социально облагорожен. А также, что несколько неестественно, эротизирован. Другими словами, образ вампира, окутанный пеленой загробного тумана, воплощал саму идею смерти, а не ее тошнотворную материальную сущность". С Джуре Грандо, кстати, жителям Кринги удалось справиться. Девять смельчаков, вооружившись распятием и лопатами, ночью разрыли его могилу, обнаружили там румяный труп, попытались пронзить его колом из боярышника (неудачно), но потом подняли крест перед лицом Джуре, отчего стригон зарыдал, а потом самый смелый отрубил ему голову мотыгой, после чего мертвец закричал, залил могилу кровью и навсегда затих. Уже в наши дни жители Кринги пытаются использовать историю про "самого первого вампира в истории" в туристическом брендинге, открыли Музей Джуре Грандо и тематическое кафе "Вампир". А еще в 2016 году хорватский аниматор Мартин Бабич сделал довольно страшный короткометражный кукольный мультфильм "Джуре Грандо, стригон из Кринги" (см. кадр выше), который можно посмотреть на YouTube и даже на VK Video в группе "Анимация не для всех".

Как беженцы из Южного Вьетнама попытались создать в американских городах Маленький Сайгон Вчера глубоко дружественный телеграм-канал "Городские историки" праздновал своё двухлетие. Мы горячо поздравляем коллег и дарим маленький подарок - обзор отличной монографии по urban history, где исторический подход органично сочетается с антропологическим и урбанистическим. Речь идёт о книге Эрики Аллен-Ким "Строительство Маленького Сайгона: беженский урбанизм в американских городах и пригородах" (2024), которая посвящена тому, как создавались и функционировали этнические районы компактного проживания беженцев из Южного Вьетнама в США. Несмотря на вроде бы узкую тему, эта работа прошлого года произвела фурор в профессиональных кругах и собрала ворох восторженных рецензий, где ее горячо хвалили за новаторство. О чем там идёт речь? Война во Вьетнаме закончилась в 1975 году падением Сайгона. Войска коммунистического Северного Вьетнама полностью разгромили войска Южного Вьетнама, долгие годы находившиеся в союзничестве армией США, и захватили столицу противника. Непосредственно перед захватом города американские власти организовали экстренную эвакуацию своих дипломатов и остатков военных, а также тех вьетнамцев, с которыми они плотно сотрудничали и которым грозила смерть после прихода "северян". Так, внезапно в США появилось 150 тыс. вьетнамских беженцев. В следующие несколько лет в страну приехало ещё около 800 тыс. жителей Вьетнама, которые, рискуя жизнью, смогли сбежать из страны на лодках. Сейчас в Америке живёт уже 2,3 млн. вьетнамцев - беженцев и их потомков. Историк Эрика Аллен-Ким анализирует в своей книге, как эти сотни тысяч беженцев, оказавшиеся в абсолютно непривычном для себя культурном и социальном окружении, пытались после падения Сайгона построить свой Маленький Сайгон на чужбине. Точнее даже несколько Маленьких Сайгонов в разных американских городах. На первый взгляд кажется, что это типичная для американских городов история - ведь там же во многих городах есть этнические районы, которые называются Маленький Китай или Маленькая Италия. Однако Аллен-Ким подчеркивает разницу: те районы строили мигранты, которые сами приехали в Америку за лучшей жизнью, а Маленький Сайгон создавали беженцы, люди, которые вынужденно покинули родную страну, потеряв там всё и порвав связи с ней. В книге активно используется термин "беженский урбанизм", где слово "урбанизм" понимается в духе Луиса Вирта как "образ жизни". Сильная сторона книги в том, что история создания Маленьких Сайгонов в американских городах рассматривается там через призму городской антропологии. Исследовательница не только изучает в архивах документы о градостроительной и социально-экономической деятельности общин вьетнамских беженцев в США, но и проводит полевое исследование десяти Маленьких Сайгонов в разных американских городах, берет много интервью, активно занимается визуальной антропологией и включенным наблюдением. Всплывает много интересного. Например, выясняется, что вьетнамские беженцы чаще селились не в центре городов, а в субурбии. При этом им очень хотелось воспроизвести там привычные тесные улочки с кучей мелких магазинчиков, но среда субурбии к такому не располагала. И тогда они начали "захватывать" мини-моллы, небольшие торговые центры в пригородах. Они выкупали или арендовали их, плотно "набивали" своими лавочками и ресторанчиками и "выплескивали" торговлю на улицу, получая что-то вроде вьетнамского базара. Однако для них эта сконструированная среда имела значение не только в плане бизнеса, но и с точки зрения социальной и культурной жизни, становясь этническим комьюнити-центром. Сама Эрика Аллен-Ким является дочерью корейских мигрантов и в детстве она регулярно проводила время в главном Маленьком Сайгоне в калифорнийском городе Уэстминстере, где живёт 40 тыс. вьетнамцев. Этнический квартал, где компактно жили и работали корейские мигранты, находился рядом. И вот эта двойная оптика, когда Эрика Аллен-Ким смотрит на "беженский урбанизм" вроде бы со стороны, но с глубоким пониманием мигрантского образа жизни, оказывается очень продуктивной.

Как идеально отпраздновать столетний юбилей великого эссе Марселя Мосса "Очерк о даре" В 2025 году исполняется 100 лет со времени публикации легендарного эссе французского антрополога Марселя Мосса "Очерк о даре". Если бы кто-то взялся составлять Топ-20 самых влиятельных антропологических работ XX века, то "Очерк о даре" почти наверняка туда попал бы. Сейчас это уже абсолютная классика антропологии - работа, которую обязательно проходят студенты-антропологи по всему миру. При этом чтобы понять главную идею "Очерка" абсолютно необязательно получать антропологическое образование. Достаточно хотя бы раз в жизни получать подарки на день рождения. Если очень сильно упрощать, то Марсель Мосс, анализируя практики дарообмена в племенах Полинезии, Меланезии и Северной Америки, пишет о том, что в культуре разных народов дарение кому-нибудь чего-нибудь - это не бескорыстный жест доброй воли, а элемент практики взаимного обмена, который выстраивает и укрепляет социальные связи. Грубо говоря, когда ты какому-нибудь другу даришь на день рождения подарок, то обычно подразумевается, что через какое-то время, когда день рождения будет уже у тебя, он в свою очередь тоже тебе что-то подарит. И этот дарообмен укрепит ваши с ним дружеские отношения. Подобные практики горизонтального одаривания друг друга подарками формируют отношения реципрокности (слово страшное, но смысл очень понятный), то есть взаимности одаривания, которая укрепляет социальные связи и делает (со)общество более сплоченным. Понятно, что отличный способ отпраздновать столетие "Очерка о даре" - это подарить по этому случаю кому-нибудь подарок (и ждать ответный дар). Но вообще у москвичей и гостей столицы есть вариант еще круче. В субботу 22 ноября в 12:00 в РАНХиГСе (проспект Вернадского, д. 82, 1-й корпус) пройдет праздничный научный семинар под названием "МоссДар". Сначала ожидается серия выступлений приглашенных экспертов, потом большая дискуссия о современных подходах к изучению даробмена, а в конце еще и неформальная часть, где, хочется надеяться, дело дойдет и до взаимного одаривания. Главной звездой мероприятия ожидается антрополог Николай Ссорин-Чайков из питерской Вышки, главный в России специалист по дарообмену, много лет развивающий идеи Марселя Мосса (горячо рекомендуем его уже классическую статью "Медвежья шкура и макароны: о социальной жизни вещей в сибирском совхозе и перформативности различий дара и товара"). Но также ожидаются выступления про современные практики дарообмена в Восточной Африки, в Центральной Азии, на Русском Севере. Ну а цифровой антрополог Дарья Радченко расскажет о том, как в оптике дарообмена можно рассматривать лайки в социальных сетях (где тоже очень востребована реципрокность!). Чтобы попасть на семинар, надо подать заявку на fokin-aa@ranepa.ru и arkhipova-mn@ranepa.ru с темой письма: «МоссДар». В письме следует указать: ФИО, электронный адрес, телефон, должность и место работы. Имейте в виду, количество мест ограничено! Перевод текстов на картинке с мемом: Я: * получаю подарок от кого-то, с кем не состою в отношениях реципрокности * Общество: * всё ещё сплочённое и существует * * Марсель Мосс

Критическая этнография модернизма Вообще, работая над историей западной критики городского планирования, мы удивились тому факту, что городская антропология долгое время игнорировала изучение проблем планирования городов и вообще старалась особо не лезть в дискуссии между конвенциональными модернистскими подходами и различными вариантами нового урбанизма. Первым серьезным исключением стала книга Джеймса Холстона Модернистский город: антропологическая критика г. Бразилиа, изданная в 1989 году. Холстон задается вопросом – имеет ли этнограф основания для критики модернистского городского планирования? Прежде осуждение модернизма звучало от географов, социологов, социальных философов и даже самих планировщиков, в то время как антропологи стояли в стороне от большой дискуссии о модернистском подходе к городским реновациям. Короче, Холстон заявил, что целью книги является создание критической этнографии модернизма. Для реализации свой цели ученый, конечно, выбрал бразильскую столицу – город Бразилиа. По его мнению, она являлась наиболее завершенной версией модернистского проекта в архитектуре и урбанизме. Полевое исследование Холстона проходило с 1980 по 1982 гг. В результате был собран очень плотный материал: книги, планы, карты, интервью, проекты, фотографии, статистические данные, описания, газетные статьи и т.д. Первоначальный тезис Холстона прост: строительство Бразилиа представляло собой отказ от прошлого страны, помогало преобразовать Бразилию и построить для нее новое будущее. Первая часть книги называлась «Миф о бетоне» и была посвящена обсуждению идей Ле Корбюзье и архитектурному движению, к которому они привели. В следующей части монографии описывалось строительство новой столицы и подробно анализировался модернистский план города, разработанный Лусио Костой и воплощенный Оскаром Нимейером. Одна из глав этого раздела имела символическое название «Смерть улицы». Третья часть книги, озаглавленная «Восстановление истории», начиналась с обсуждения реализации права на город в модернистском проекте, которое актуализировалось запретом для первостроителей («канданго») жить в городе. Это привело к появлению незаконных поселений канданго вокруг столицы. Холстон определил эти скваттерские поселения как «города восстания», которые в конечном итоге добились от правительства признания, но создав тем самым периферию бедных. Описывая историю бразильской столицы, Холстон писал о модернистском парадоксе, который заключался не в том, что радикальные решения не привели к созданию чего-то нового, а скорее в том, что то, к чему они привели, противоречило тому, что было задумано. Бразилиа не стала модернистской утопией, а воплотилась в обычный бразильский город с растущими потоками мигрантов и скваттеров, социальной несправедливостью, маргинализацией бедных и спекуляцией недвижимостью. Этот процесс Холстон обозначил как бразилизация города. Интересно, что сама работа Холстона подверглась критике. Рецензенты-антропологи отмечали, что это исследование было по большей части урбанистическим, чем антропологическим: книга концентрировалась на описании рациональности генерального плана, но не принимала во внимание культуру локальной жизни и точку зрения местных жителей на свой город. Критика модернизма Холстоном также не показала, как именно люди осваивали и присваивали модернистскую городскую среду, как новая столица побудила к появлению в городе множества различных неформальных сообществ и движений. Тем не менее Холстон первым обратил внимание социальных ученых на этнографическое изучение разрыва между утопией и реальностью, который порождался модернизмом и со временем только усиливался после реализации подобных проектов. Поэтому основной посыл Холстона предназначался непосредственно антропологам: модернизм прямым образом связан с социальным конструированием и практиками и поэтому должен изучаться с помощью полевой этнографии. В то же время сам Холстон провокационно видел в антропологии потенциал, схожий с идеологией модернизма – это социальная наука также должна воображать лучшие миры и помогать в их создании.

В любимом канале Антрополог на районе вышел пост про открывшийся полгода назад в Петербурге «Музей Бомжей». Точнее — про интервью об этом музее с его создателями. Авторы канала хвалят концепцию, о которой шла речь: Словом, очень интересное интервью, раскрывающее потенциал антропологического подхода в музейном проектировании. И действительно, когда музей только планировался и о нём уже говорили, меня тоже эта планируемая антропологичность привлекала (а название не смущало, кстати). Только когда я пришла в музей своими ногами, особой антропологичности (да и историчности, чего греха таить) я там не увидела. Кроме того, что непонятно, зачем брать 1000-летний пласт «истории бродяжничества» для маленького музея, — непонятно также, почему бы не уделить в экспозиции внимание тому, что «бродяжничество» — это как минимум не то же самое, что «бездомность», и без более глубокого контекста XX века это не понять. А ставить пусть даже эти две штуки в один ряд с «каликами перехожими» и «разбойниками XVIII века» — просто кринж, одним словом. Обо всём этом я писала в апреле. Ещё говорят, что музей не романтизирует бездомность. Тут я бы здорово поспорила. Может, это не предполагалось, но оно есть. «А давайте представим, как будет выглядеть бездомность через N лет. Будут ли в городах кибербомжи?» — было. Смешно? Я, надо сказать, не очень люблю слишком левацкие тексты, где существует только структурного зло и абсолютно ноль частного выбора человека. Почему люди остаются в «объективно плохих» условиях — важная тема, для исследования которой совсем уж обесценивать выбор, который пусть даже делается в так называемых условиях «без выбора», опасно и непродуктивно. Но исследователей в этот музей придёт полтора землекопа, а для не-исследователей хорошо бы показать, из чего жизнь бездомного может состоять, раз уж проект рассматривает себя не в первую очередь как развлекательный. Лучше восковых фигур и баночек с «запахами бомжей» эту бездомную жизнь могли бы показать как минимум документы для разных больниц, госучреждений и проч. — которые бездомные собирают, теряют, хранят, покупают, которых добиваются, за которыми стоят в очередях и которые берегут от дождя, когда негде переждать непогоду. Вообще-то ни много ни мало то бумажное тело, без которого бездомные превращаются в невидимок для государства и вокруг которого сосредоточивается очень много повседневной человеческой боли. А это только один крохотный сюжетец той жизни, к которой никакого отношения не имеют стеклянные баночки запахов с этикетками типа «Женщина-алкоголичка» — которые посетителям музея, конечно, очень нравятся. Ну и вообще много чего можно было бы сказать, но надо же мне когда-то остановиться. #хорнизавр_думает