Телеграм канал «Александр Гофман»

А ещё создатели с большой нежностью относятся к «Сиянию», причём как по линии главного героя, кошмарящего окружающих, так и его фундаментальной невписываемости во внешние респектабельные пространства (но с визитом в персональный «Оверлук» с точно такими же психами, как он?) Словом, презанятнейшая компания.

​Ещё один сериал, по которому, безусловно, будут оценивать уходящий год – The Chair Company. Это продолжение (а вернее, существенная эволюция) стиля, заявленного в «Дружбе», только подкреплённая слоями беспримесного холодного кафкианского абсурдизма. Представьте себе шоу, в котором Грегор Замза очнулся не в теле насекомого, а посреди почти не переводимой в вещественные улики конспирологической теории; так, однажды Рон прилюдно падает со стула, пытается пожаловаться в емайле на производящую их компанию и превращается в испуганное (но всё ещё антропоморфное!) насекомое, к тому же совмещающее с расследованием функции ответственного офисного работника и любящего отца и мужа. Ну а следом всё, как мы любим – невероятные гримасы Робинсона, сквернословящие пьяные карлики в шкафах, длинная линчевская одиссея с реднеком-порноманом и экстраполируемое на всех персонажей и ситуации липкое ощущение подспудно нарастающей тревоги: несмотря на сюжет, богатый на самые немыслимые события и повороты, до сих пор не вполне ясно, кто здесь всё-таки сошёл с ума. Сейчас осталось два эпизода, после которых, есть ощущения, со своих стульев грохнемся уже все мы.

Мой старый текст на неувядающий шедевр Формана, чья мировая премьера состоялась ровно 50 лет назад: https://cinemax.ru/category/recenziya/lekarstvo-ot-zdorovya-o-filme-proletaya-nad-gnezdom-kukushki-milosha-formana/

​«Папа умер в субботу» – по-моему, какой-то бедный родственник «Разжимая кулаки». Здесь тоже идёт речь про столкновение свободной личности и архаичных традиций, и оно также выстрадано её автором Закой Абдрахмановой – вот только в фильме гораздо менее выразительный киноязык, отчасти компенсируемый внутренней энергетикой сценария и актёров. Лаура Турсунканова, у которой здесь первая главная роль, мощно заявляет свою партию уже со вступительного длинного актёрского дубля – превращаясь, как приговаривает её персонаж, в подлинного супергероя. Но сам фильм – совсем не о супергероях, а о людях со сложным комплексом неотрефлексированных травм и неартикулированных взаимных претензий: при этом наша героиня, москвичка, построившая успешную карьеру звёздного гримёра, не только выражает эмансипированный бунт, но и временами парадоксально захлёбывается от нежности при встрече с призраками прошлого. В этом смысле один из ключевых образов – объятия, которые вроде бы душат, но и исцеляюще согревают (см. опять же «Разжимая кулаки»), да и самая, пожалуй, иллюстративная сцена, рифмующая лошадиный табун с гитарным отыгрышем, как раз про невольное, безотчётное очарование семьёй как этносом и молекулой собственного ДНК. Однако концовка скомканная, конфликт даже через внутренний текст решается достаточно прямолинейно, и все кровоточащие раны фильма зачастую гримируются, а не обнажаются; словом, у выходцев из сокуровской мастерской получалось как-то поубедительнее – но за Турсунканову, ещё раз, огромное спасибо.

​Ну так вот – «Хищник: Пустоши», по-моему, главное голливудское семейное развлечение осени. Шутка ли, но Трахтенберг, уйдя в подростковый рейтинг, понял ключевую ошибку (в целом, тоже очень симпатичной) «Добычи» и произвёл эффектную инверсию сюжета: людей в фильме вообще нет, основная повествовательная арка и трагический бэкграунд – у самого Хищника, а за все актёрские подвиги (обезличенное корпоративное зло плюс необходимый для истории comic relief) отвечает Эль Фэннинг. Да, мы вроде бы сто раз видели историю про своих среди чужих (против хищников?!) с клишированными муками нравственного перерождения, но, во-первых, Трахтенберг развивает её с подкупающим максимализмом подростка, а во-вторых, развлекается с вверенной ему интеллектуальной собственностью с таким азартом, что будь я главой студии, то немедленно отобрал бы у него паспорт. Скажем, пролог и эпилог осознанно выдержаны в духе недавнего анимационного «Убийцы убийц». Есть запоминающийся эпизод с постижением главным героем (его зовут Дек!) основ экстремального растениеводства. Или вот первая сцена с кэмероновскими исполинами и беготнёй по стволу падающего дерева! Или мимикрирующая под Дека зверушка, словно убежавшая из «Джона Картера»! Или та же Эль, дающая в экшен-кульминации, натурально, полковника Куорича! Казалось бы, эта инструкция не содержит ровным счётом ничего нового – драматическая и юмористическая экспозиция с чуть более плотным включением эмпатии, отточенный компьютерный лоск и больше действия на замену мутным квазифилософским сентенциям, – но именно по ней сейчас удалось собрать студийного андроида, при виде которого весь сеанс не перестаёшь удовлетворённо шевелить жвалами.

Новый «Хищник», если не душить в себе внутреннего подростка – местами прямо отвал жопы (той самой, что отрезали у доброй Эль). Отдайте Трахтенбергу все деньги мира.

На этот раз в рубрике культового кино – «Игрок»: балладе о маленьком человеке и его больших долгах Это очень вольная трактовка одноименного романа Достоевского, родившегося из нужды писателя как можно быстрее рассчитаться за крупный проигрыш: трактовал его Джеймс Тобак, ещё один страстный лудоман, перенёсший собственный травматический опыт в сценарий, который затем воплотил Карол Рейш – одна из самых влиятельных фигур течения «британских рассерженных». Днём Аксель Фрид – профессор изящной словесности, любящий сын, преданный внук и страстный любовник. Ночью – игрок, не заканчивающий ставить до тех пор, пока не окажется у очередного мафиозного ростовщика в кармане. У первого, Акселя, как говорил Хьюго Уивинг в известном фильме, есть будущее, у второго, Игрока – нет. Задолжав сорок с лишним тысяч долларов, он – очевидно, давно привыкнув к привилегированному положению – идёт к матери: дело в том, что Аксель – внук одного из крупнейших мебельных магнатов Нью-Йорка, поэтому семья может найти выход из любых его финансовых затруднений. Однако, получив деньги, Аксель делает новые необдуманные ставки и, прихватив подружку, отправляется испытать удачу в Вегас. В руках у менее искусного писателя адаптация Ф. М. легко могла бы превратиться в ещё один патологический портрет, повесть о хорошем человеке в плену у губительной зависимости. Но Тобак наносит на него несколько дополнительных штрихов, неожиданно обратившись к «Запискам из подполья» – когда вошедший в раж герой Джеймса Канна объясняет студентам смысл хрестоматийного «дважды два – равно пять», взяв её за образец чистой иррациональной веры. «Я знаю, что дважды два – четыре, но абсолютно уверен, что завтра число может измениться на пять. И это именно та вероятность, что привносит интригу в завтрашний день». Аксель зависим не от потенциального выигрыша или вожделенной «пятёрки» – деньги его интересуют лишь в качестве вспомогательного материала для ещё одной ставки, а удача уже давно превратилась во второе имя – а от интриги, потребности во внутреннем конфликте, фундаментальной метафизической смычки, на одно короткое мгновение соединяющей постоянную с переменной, а жизнь – со смертью. Происхождение позволяет ему выпутываться из самых чудовищных долгов, подружка, как он сам подчёркивает на импровизированных смотринах у деда, его боготворит, букмекеры – ценят, ученики – любят; лишь игра способна внести в наскучивший сценарий вожделенную интригу – что впоследствии экстраполируется на все составляющие его личности. Да, он принимает помощь от матери и деда, но мечтает самостоятельно отыграться. В приступе неконтролируемой страсти буквально набрасывается на подружку в критический, казалось бы, для мужского эго момент уличения в измене. Жаждет победы в подставном баскетбольном матче до тех пор, пока идея не кристаллизуется в результат. Риск превращает его не в ницшеанского, а шрёдингеровского сверхчеловека – живущего ровно до тех пор, пока с карт не сбрасывается «рубашка». Зритель «Игрока» оказывается в схожем положении – в противоречии исходной фабулы жанра, предполагающей «четыре», и ломающей её шаблоны героем, утверждающим немыслимое «пять». Между зажимающим персонажа в тиски психоаналитическим диагнозом – и блестящей, тонкой, наэлектризовывающей пространство игрой Джейма Канна. Между, наконец, сопровождающей Акселя симфонией Малера, посвящённой единению человека с природой – и его катастрофическим разладом, разъединением внутренней природы и внешних импульсов. Всё это даже спустя полвека удерживает нас в колоссальном интеллектуальном напряжении – и записывает «Игрока» в категорию тёмных лошадок 70-х, которых сейчас словно бы само время привело к финишу первыми. #КультовоеКино