Телеграм канал «Открытое пространство»

Однако с точки зрения теории управления: многополярность — это неустойчивая, конфликтная система, где баланс поддерживать чрезвычайно трудно. В отличие от биполярной архитектуры (пример — холодная война), система с несколькими центрами: - генерирует постоянные столкновения интересов; - не имеет чётких механизмов сдерживания; - нестабильна в долгосрочном горизонте. Ни одна известная социальная или политическая система, за исключением периодов хаоса или распада, устойчиво не функционировала в формате многополярности. IV. Кризис глобальной модели и поиски нового миропорядка Современная мировая система находится в фазе перестройки, где старый мировой порядок утратил способность эффективно перераспределять ресурсы и регулировать конфликты. Это приводит к: - росту числа локальных и региональных центров силы; - попыткам пересмотра глобальных правил; - разрушению прежней архитектуры безопасности. Именно поэтому проблема многополярности оказалась в центре политического дискурса. Но здесь стоит учесть ещё один важный фактор: резкое расхождение подходов к управлению обществом. Сегодня в мире доминируют две конкурирующие модели: Западная модель – индивидуализм, конкуренция, косвенный контроль через стандарты и институты. Китайская модель – коллективизм, государственный контроль, система социального рейтинга и прямое вмешательство в поведение граждан. Обе модели в конечном счёте стремятся к тотальному управлению индивидом, лишь инструмент и культурная оболочка различаются. Третьей, принципиально иной модели в глобальном масштабе сегодня не существует. V. Российский парадокс и проблема внутреннего смысла Россия формально выступает за многополярность, трактуя её как возможность для становления более справедливого мирового порядка. Однако многие признаки указывают, что Россия занимает маргинальное положение в мировой системе, что и формирует стремление к её перестройке. Но для того чтобы стать самостоятельным «полюсом», нужны: - внутренняя модернизация; - технологическое развитие; - финансовый суверенитет; - новая модель управления. Создание собственного «суверенного пути» требует перехода к иной логике: от внешнего контроля общества — к модели, основанной на самоорганизации граждан, что описывалось советскими футуристами как управляемое, но свободное общество высокой социальной ответственности. На данный момент подобная трансформация маловероятна: система управления в России опирается на запретительные практики и прямой контроль, что делает невозможным появление новой смысловой парадигмы. VI. Выбор между моделями и отсутствие третьего пути Современный мир переживает фазу структурной перестройки, которую можно интерпретировать как временную многополярность — состояние между разрушением старого порядка и формированием нового. Пока мир движется к новой конфигурации, ключевые выводы выглядят так: Многополярность — не устойчивая система, а переходная фаза кризиса. Новые «полюса» не сформированы — все потенциальные игроки дисбалансированы. Будущая архитектура мира вновь будет биполярной или близкой к биполярной, поскольку социальные системы тяготеют к двум центрам. США и Китай — наиболее вероятные кандидаты на роль этих центров. Россия может изменить своё положение только через глубокое внутреннее развитие, а не через перераспределение балансов вовне. Глобальная конкуренция идей управления человеком — ключевой вызов XXI века. Перед всеми странами стоит простой выбор: либо создавать новые смыслы и стандарты, либо существовать в уже сформированных другими системах. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Многополярность, глобальная трансформация и архитектура будущего мира Последние два десятилетия термин «многополярный мир» прочно закрепился в политическом дискурсе, хотя его содержание оставалось, по сути, неопределённым. После окончания холодной войны и распада СССР мировая система оказалась в состоянии относительной однополярности, где США — как единственный обладатель сбалансированного сочетания экономической, финансовой и военной мощи — могли задавать глобальные правила. Однако уже к середине 2000-х возникла идея о необходимости перехода к более устойчивому глобальному устройству, где несколько крупных акторов могли бы уравновесить доминирование США. Эта идея широко проявилась в речи Владимира Путина на Мюнхенской конференции 2007 года и позже закрепилась в российском внешнеполитическом нарративе. Но параллельно с этим возникло и другое понимание: многополярность сама по себе может быть не признаком устойчивости, а, напротив, симптомом системного кризиса управления. Для объяснения этой двойственности необходимо рассмотреть фундаментальные структуры социальной организации и реальные возможности формирования новых мировых «полюсов». I. Социальные системы и природа биполярности Любая сложная социальная система — от первобытного племени до современного государства — склонна к формированию двух управленческих центров. Это может быть дуумвират формальных и неформальных лидеров (вождь и шаман; политический лидер и экономические элиты), но биполярность сохраняется почти всегда. Почему? Биполярная структура позволяет: - поддерживать устойчивость централизованной системы; - балансировать внутренние противоречия; - обеспечивать управляемый конфликт интересов между двумя доминирующими субъектами, не дающий системе распасться. Многополярность, напротив, в теории социальных систем чаще бывает не идеалом, а признаком дестабилизации, когда старая структура управления утрачивает способность поддерживать баланс и регулировать накопившиеся противоречия. Тогда множество новых центров силы вступают в конкурентную борьбу до ухода системы в новый порядок — который опять формируется вокруг двух доминирующих центров. С этой точки зрения заявление о «многополярности» может отражать не желаемую модель мира, а объективную фазу глобального кризиса. II. Мировые «полюса»: потенциал и ограничения Если принять логическую рамку многополярности как попытки выстроить несколько независимых, сбалансированных центров силы, то очевидно, что таких акторов сегодня практически нет. Сбалансированная «сверхсила» должна обладать тремя компонентами одновременно: - промышленно-технологической мощью; - автономной финансовой системой; - устойчивой военной силой. Этим набором после 1991 года в полной мере обладают только США. Потенциально к «полюсам» мира относят Европу, Китай и Россию, но все они имеют фундаментальные дисбалансы. 1. Европа - высокий технологический и промышленный уровень; - ограниченная военная самостоятельность; - финансовая система привязана к долларовой инфраструктуре. После Второй мировой войны Европа передала США ответственность за свою безопасность, что делает её зависимой от американского военного зонтика. 2. Китай - мощная промышленность; - относительная финансовая автономия; - технологические ограничения - недостаточная военная мощь. КНР стремится сократить отставание, но это требует длительного времени и ресурсов. 3. Россия - сильная армия, однако базирующаяся на устаревших военных технологиях; - утраченная технологическая база; - зависимость финансовой системы от глобального долларового ядра; - ослабленная промышленность. Эти асимметрии делают реальную многополярность в классическом смысле — равноправный клуб нескольких сверхсил — крайне маловероятной в ближайшие десятилетия. III. «Многополярность» как политический тезис и как структурная реальность В политической риторике многополярность подаётся как попытка сделать мировой порядок более справедливым, где каждая страна или группа стран сможет участвовать в формировании глобальных правил.

Два измерения (2) Общество, истощённое и испуганное, затаилось. Люди цепляются за последнее, что осталось, избегают столкновения, надеются переждать. Отсюда — ригидность, апатия, пассивное сопротивление. Здесь нет бунтов, но есть страх. И есть ощущение надвигающегося обвала. Потому что когда у рентного сословия отнимают ренту, оно неизбежно начинает требовать «справедливости». В таких обществах это слово всегда означает одно: «Дайте доступ к богатству, которое сейчас у других». Из этого чувства всегда возникают лозунги: «Грабь награбленное», «Экспроприировать экспроприаторов». И тогда в верхах начинаются трещины. Правящая каста раскалывается: одни цепляются за привычную кормушку, другие готовы возглавить и использовать народное недовольство, чтобы разорвать старый порядок и построить новый — такой же рентный, но уже с другим распределением трофеев. Призрачный тандем Пригожина и Кадырова был только первой тенью будущих возможных вождей справедливости. Одного нет, другой отодвинут — но запрос остаётся. И там, где рождается запрос, обязательно приходят те, кто хочет им воспользоваться. Россия снова стоит на пороге очередного передела. В нашей стране передел — как смена времён года: никогда точно не знаешь, когда начнётся, но всегда уверен, что он неизбежен. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Два измерения (1) Россия — страна, которая живёт будто в двух измерениях сразу. На карте она вроде бы часть Европы, но внутренне устроена иначе — словно наследует не географию, а древний порядок, уходящий корнями в архаику, что Маркс неохотно назвал «азиатским способом производства». Он, привыкший мыслить в терминах фабрик Манчестера и заводов Пенсильвании, признавал: есть миры, где логика капитализма захлёбывается, где частная собственность — не священный институт, а условность, допускаемая властью, и только на время. В этом другом мире Россия чувствует себя как дома. Здесь экономика никогда не стояла на фундаменте свободного рынка — она росла, ветвилась и умирала вместе с рентой, той самой вечной «данью природы» или людей, что постоянно собиралась властью в разных формах: ясак, пошлины, барщина, оброк, проценты, сегодня — дивиденды госкорпораций. Как писал Эткинд, это не налоговая система, где общество контролирует трудом заработанные деньги,— это система, где государство само добывает и распределяет богатство, не спрашивая ни совета, ни счёта. И в этой логике рождаются сословия. Каждому — своя рента, свой объём доступа к «бюджетному теплу», от которого невозможно отказаться и которое невозможно заменить. Лишись сословие своей ренты — оно рухнет, как дом без фундамента. Так рушилась Российская империя, так формировалась советская номенклатура, так обвалился СССР, когда исчезли субсидии и льготы — рента, на которой держался привычный мир граждан. В 1990-е борьба за новое распределение богатства вспыхнула с силой, сравнимой разве что с междоусобицей феодалов. Бизнес, которому вдруг открыли двери к собственности, и старая номенклатура, державшая в руках административный аппарат, сцепились в беспощадном танце. Финал оказался неожиданным: победил тот, кого не звали в игру — криминал, опирающийся на силовые структуры и готовый решать вопросы быстрее, чем суд и парламент вместе взятые. Так возник новый союз — власть, собственность и сила, спаянные в один жёсткий узел. Бизнес подчинился. Собственность стала номинальной. Всё превратилось в огромный общак, распределяемый между теми, кто контролирует рычаги принуждения. Государство превратилось в странного «кочевого бандита», как называл подобные структуры Мансур Олсон: оно грабит территорию, но не для того, чтобы улучшить ее, а чтобы вывезти добычу за границу, легализовать и сохранить там, где безопаснее. В прежние годы вывозили в Лондон, сейчас вывозят в Дубаи. Россия стала транзитным узлом: через неё текли ресурсы, деньги, активы — многое оседало в руках тех, кто «обил шкуру», остальное растворялось в офшорном тумане. Обществу же оставили два вида подачек-рент. Одна — старая, официальная, в виде субсидий и социальных выплат. Другая — новая, хитрая: государство закрывает глаза на полулегальную деятельность людей и мелких бизнесов, позволяя выживать в серой зоне. Негласный договор звучал просто: вы нас не трогаете, мы вас — тоже. Лояльность в обмен на возможность хоть как-то жить. Но этот договор начал рушиться в тот момент, когда ресурс для грабежа стал иссякать. К 2012 году стало ясно: прежняя система входит в системный кризис. Ответом стал набор «оптимизаций»: урезания, слияния, экономия на всем, что не связано с извлечением ренты. Параллельно происходили гигантские траты — трубопроводы, Олимпиада, мегапроекты, условная «плитка» в Москве. Деньги уходили в землю и карманы, как вода в песок. Государство стало забирать у населения даже то, что когда-то давало: пособия, льготы, медицину. Пенсионная реформа лишь закрепила этот курс. Пандемия показала: система не работает. Армия в 2022-м обнаружила: триллионы, брошенные на оборону, испарились, оставив ржавые склады и бумажные отчёты. Тогда власть протянула руку и в последний, «сакральный» карман — в серую зону, тот самый договор лояльности, который позволял миллионам не умереть от бедности. Она попыталась налогами и проверками контролировать то, на что долгие годы закрывала глаза. И этим нарушила последнее равновесие: отняла остатки воздуха у тех, кто и так жил на одном дыхании.

(2) Известно, что тупики обычно разрешаются через новый кризис. Поэтому вероятность нового вооружённого конфликта со временем лишь растёт. Всё чаще говорится о неизбежности войны между Россией и европейскими членами НАТО — именно как о кризисе, который либо «расшивает» украинский тупик, либо окончательно приводит к поражению инициатора реванша. Проблема в том, что победа над европейским НАТО мало что даст России в контексте пересмотра итогов Холодной войны. Тот конфликт велся между СССР и США, а не между СССР и Европой. США же сегодня демонстративно дистанцируются от потенциального российско-европейского столкновения, тем самым обесценивая любую гипотетическую российскую победу. Позиция Трампа, заявляющего о готовности «миротворческого вмешательства» в случае неопределённого исхода, делает Россию и Европу объектами американского арбитража, но никак не равными США игроками. При этом поражение России лишь закрепит её в статусе проигравшей державы — и Трамп сделает это с энтузиазмом. Сегодня Россия стоит перед тем же выбором, что и после Крымской войны: либо путь модернизации, либо путь реванша. Первый вариант сложен, требует преобразования политической системы, её либерализации, открытости, смены модели управления и глубокой ротации элит — вплоть до их замены. Второй прост и понятен, но неизбежно ведёт к катастрофе, которую страна может не пережить в нынешнем виде. Этот выбор всё равно придётся сделать, поскольку проект быстрого военного успеха провален, а на смену ему пришёл лишь долгий и трудноразрешимый тупик. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(1) Тупик, в котором оказался российско-украинский конфликт, следует рассматривать шире: это проявление гораздо более масштабного, системного кризиса. Как и любой тупик, он требует своего разрешения. Одной из фундаментальных закономерностей мировой политики является стремление государства после стратегического поражения к реваншу. Он может принимать разные формы. Простейшая — «мы можем повторить»: попытка восстановить утраченные позиции военным путём. Более сложная — использование поражения как повода для пересмотра самой модели развития, которая к этому поражению привела. В середине XIX века Россия пережила именно такое стратегическое поражение в Крымской войне. С военной точки зрения её результат можно назвать почти ничейным, однако политические последствия разрушили прежнюю конструкцию европейских отношений и роль России как «жандарма Европы». Это поражение стало триггером масштабных внутренних реформ: отмена крепостного права, военная реформа, снижение военной нагрузки на бюджет и высвобождение ресурсов для судебной, земской и городской реформ. Страна перешла к модернизационной модели развития — и весьма успешной. Уже через пятнадцать лет на Лондонской конференции был отменён принцип нейтрализации Чёрного моря. России вернули право проводить самостоятельную политику на юге, хотя Балканы при этом надолго превратились в пороховую бочку Европы — но это уже другая история. Противоположный подход продемонстрировала Германия после куда более тяжёлого и унизительного поражения в Первой мировой войне. К власти в 1933 году пришёл режим, выбравший реванш по схеме «можем повторить». Это неизбежно привело ко Второй мировой войне и ещё более сокрушительному поражению. Германия действительно провела модернизацию, но она была узко заточена под военные задачи и не привела к комплексному обновлению страны. Современный конфликт между Россией и Украиной лишь внешне напоминает двустороннюю войну. В действительности он стал попыткой пересмотра итогов поражения в Холодной войне. Формально курс на реванш был обозначен ещё в 2007 году в Мюнхенской речи Владимира Путина. Поэтому военные действия на Украине скорее следует рассматривать как столкновение России с Западом — вне зависимости от того, что вкладывается в это понятие — целью которого стало изменение положения России как страны, проигравшей предыдущий глобальный конфликт. Сегодня можно утверждать, что выбранная модель реванша вряд ли способна привести к положительному результату. Вместо широкой модернизации страна сделала ставку на агрессивную экспансионистскую политику, чрезвычайно затратную даже для самых развитых экономик. Экспансия может быть оправдана, когда речь идёт о создании и освоении новых рынков. Но борьба за уже сформированные и поделённые рынки почти никогда не окупает затрат. Модернизация же может открывать новые ниши и возможности, делая экспансию рациональным инструментом закрепления успеха. К сожалению, Россия выбрала путь передела существующего. Амбициозная идея «энергетической сверхдержавы» могла бы быть продуктивной при ставке на новые технологии производства энергии, создание стандартов и их продвижение на мировых рынках. Вместо этого был выбран экстенсивный путь наращивания устаревшей инфраструктуры газопроводов («Потоки»). Эта же линия продолжается и сегодня — в восточном направлении, через проекты «Силы Сибири». То есть власть фактически предпочла повторение уже проявившихся ошибок — словно для закрепления. В таких условиях реванш выглядит сомнительным по своим потенциальным результатам, а переход к откровенно силовой политике становится признанием провала попыток добиться желаемого невоенными средствами. Как итог, конфликт на Украине зашёл в глубокий тупик, а его продолжение лишь ухудшает стратегическое положение России — вне зависимости от оперативных успехов или неудач, которые пока даже не просматриваются.

Отправка на Украину и развертывание «стены дронов» на основе технологии компании Atreyd — это в чистом виде полигонные испытания европейских систем при подготовке Европы к современным видам боевых действий. Сама компания-производитель почти что анонимна и скорее всего, используется в качестве прикрытия реальных производителей, чтобы не создавать для них репутационных рисков в случае неудачи. Суть «стены» заключается в применении «роевой технологии», позволяющей множеству дронов-перехватчиков действовать согласованно на основе единых алгоритмов. Задача «стены» - прикрывать воздушное пространство по объему, производя подрывы дронов-перехватчиков вблизи ударного беспилотного аппарата. По сути, тот же принцип, что и «обычной» противовоздушной ракеты. Цель — либо разрушить ударный беспилотник, либо изменить его траекторию, не позволяя ему поразить намеченный объект. В общем виде это классическое соревнование между наступательными и оборонительными вооружениями, поэтому никакого «чудо-оружия» данная технология из себя не представляет. В следующей итерации ударные вооружения будут изменены настолько, что смогут преодолевать эту «стену», что потребует новых изменений уже для оборонительных технологий. Здесь важно иное: зона украинского конфликта превратилась в боевой полигон для испытаний новейших систем вооружений и используется для подготовки к следующим боевым конфликтам. Потенциально ближайший конфликт — столкновение России и Европы, а потому стоит рассматривать эти полигонные испытания как подготовку к нему. При этом в Европе продолжают происходить «вторжения» неизвестных беспилотников вблизи важных и стратегических объектов — аэродромов, военных баз, промышленных предприятий. Сам факт того, что эти беспилотники остаются «неизвестными», и не предпринимаются никакие попытки для их перехвата и хотя бы определения их происхождения и типа, может говорить лишь об одном — европейцев буквально приучают к данной угрозе, а значит, когда будет готова технология противодействия ей, произойдет масштабная «рекламная кампания» (с возможным острым кризисом, связанным с реальным нападением на какой-либо объект в Европе), за которой последует выделение колоссальных средств на закупку и постановку на боевое дежурство подобных систем. Учитывая огромные географические расстояния, измеряемые тысячами километров по протяженности и немалую высоту, которую требуется защитить, счет дронов-перехватчиков может пойти даже не на миллионы, а десятки миллионов штук. Плюс вся инфраструктура их эксплуатации. Это миллиарды и миллиарды евро (а скорее всего, суммы с еще большим количеством нулей). Логично, что за этот новый рынок, которого еще нет, но который ускоренно создается, будет развернута нешуточная борьба, на кону стоят колоссальные ассигнования и доходы. Не менее логично будет предположить, что пока украинский конфликт крайне важен для формирования подобных рынков именно как испытательный полигон, позволяющий отработать применение новейших систем в реальных боевых условиях. Уже поэтому никакого резона прекращать его европейцы не видят, и за дежурными фразами о необходимости его прекращения всегда следует «но», а как ёмко и грубо сказал Эддард Старк в «Игре престолов»: «Всё до слова «но» - лошадиное дерьмо». |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot