Телеграм канал «Открытое пространство»

(2) Рост, который не приносит силы Есть парадокс, который Восленский подметил ещё в 1970-е: чем больше становится номенклатура, тем хуже она работает. Рост численности не означает рост компетентности. Наоборот: дополнительные уровни управления становятся новым источником «белого шума». Это можно представить как ожирение. Жировая ткань в норме — запас энергии. Но когда её становится слишком много, организм вынужден тратить мощности на поддержание ненужного веса. Мышцы работают хуже, органы перегружены, система устает. Так же и бюрократия: она растёт, но управляет всё хуже. В СССР это привело к тому, что в конце 1980-х число управленцев стало рекордным, но эффективность планирования обваливалась. Восленский считал, что аппарат уже не справлялся с собственным весом. В современных условиях картина нередко повторяется: штаты расширяются, бюджеты растут, отчётность множится, но реальные проблемы остаются нерешёнными. Граница контролируемого пространства не расширяется — растёт только сам аппарат. Старение Голема Все эти процессы ведут к неизбежному — к старению. В какой-то момент Голем становится инертным, перегруженным внутренними противоречиями. Он теряет способность реагировать на изменения среды. Он начинает жить в собственной логике, плохо замечая внешнюю реальность. Восленский описывает позднесоветскую номенклатуру именно так: система, которая больше не следила за страной — она следила только за собой. Инстинкт выживания уступал инерции. И это стало той точкой, где началось разрушение. Конец или преобразование? Гибель Голема неизбежна не в физическом смысле, а в системном. Он не исчезает полностью — он превращается. Обновлённая структура может вновь начать цикл: рождение, рост, расширение, старение. И в каждой эпохе — свои варианты Голема. Но логика его существования остаётся удивительно похожей. Очевидно, что бюрократические организмы нельзя полностью уничтожить. Но их можно понимать. А понимание — первый шаг к тому, чтобы строить системы, которые служат людям, а не наоборот. Голем — это предупреждение. Он растёт там, где власти слабы, институты размыты, а правила размываются в пользу «квази-инстинктов». И если общество не следит за тем, как изменяется структура управления, то однажды просыпается в мире, где управляет уже не власть — а её тень. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(1) Бюрократия — одно из тех явлений, которые, кажется, всегда пребывают рядом с государством, как его тень. Она возникает незаметно, растёт постепенно, обрастает собственными привычками, традициями, иммунитетом против вмешательств. В какой-то момент она приобретает и собственную логику поведения, не сводимую к целям, которые декларируют власти. Именно это превращение Михаил Восленский называл рождением «номенклатуры» — класса, который живёт не ради государства, а ради самовоспроизводства. Если расширить эту мысль, можно сказать: рождается Голем — бюрократический организм, обладающий признаками квази-жизни. Имитация жизни Первое, что замечаешь у такого Голема, — способность вести себя как живое существо. Он питается, защищается, растёт, сопротивляется угрозам. И хотя формально он состоит из людей, их должностей, регламентов и зданий, в совокупности возникает нечто большее — система, которую отдельные элементы уже не в состоянии контролировать. Определение жизни как биологического феномена здесь мало помогает. Намного точнее будет говорить о «квазижизни» — о поведении, в котором проявляются черты инстинкта. И одним из базовых инстинктов является питание. Чем питается Голем Голем питается расширением контролируемого пространства — физического, информационного, нормативного. Это то, что Восленский метко описывал как «территорию власти», где каждая новая строка регламента означала для номенклатуры новые полномочия и новые позиции. Когда партийный аппарат в СССР получал право утверждать директоров заводов, он тут же расширялся. Когда ему поручали контролировать учёных, появлялись научные советы. Когда открывалась новая сфера — культура, спорт, сельское хозяйство — немедленно возникала новая сеть комитетов. Так Голем рос — неспешно, но неуклонно. До своего окончательного становления он встречает сопротивление. Восленский писал, что в сталинскую эпоху партийная бюрократия ещё не была полностью освобождена от конкурентов: государственный аппарат, армейская элита, даже остаточные элементы «красной аристократии» создавали баланс сил. Но стоило им ослабеть — и система начала расти вширь, уже не видя перед собой преград. Белый шум как дыхание Голема У любого живого организма есть отходы жизнедеятельности. У Голема — тоже. Внутренние аппаратные войны, незаметные глазу конкуренции за кабинеты, подпольные коалиции и мелкие интриги — всё это образует «белый шум» системы. Мешающий, невидимый, но постоянно присутствующий, как фоновая вибрация. Восленский привёл массу примеров подобных процессов. Он описывал, как одно и то же решение проходило через шесть инстанций просто потому, что каждая из них должна была зафиксировать своё участие — чтобы напомнить о себе при распределении благ. Этот механизм тратил энергию, но не создавал результата. Система всё больше занималась собой, а не задачами. Белый шум — это и есть энтропия Голема. Чем больше он растёт, тем сильнее шум, тем труднее ему функционировать. Но остановиться он не может — голод гонит вперёд. Инстинкт самосохранения Интересно наблюдать, как Голем реагирует на угрозы. Любая попытка уменьшить его — воспринимается как опасность. Любая инициатива по сокращению штатов — как покушение. Реформатор, который хочет «упростить структуру», автоматически становится врагом организма. И снова здесь уместны примеры Восленского. Он рассказывает о том, как в конце сталинской эпохи возникла идея разделить партийную и государственную власть. Это означало бы сужение поля для номенклатуры, ограничение её функций. И хотя сама идея прозвучала с трибуны XIX съезда, её реализация почти сразу остановилась. Уже 5 марта 1953 года процесс был прерван — и не возобновлялся ещё 35 лет. Система защитила себя. Голем одинаково реагирует на внешние и внутренние вызовы — он пытается вырасти. Именно это мы наблюдаем сегодня в разных странах, где снижение качества управления компенсируется увеличением количества чиновников, структур, полномочий.

Не бог, не царь и не герой (2) Персоналистская система управления может эффективно функционировать на определённых этапах развития общества, особенно в условиях относительной простоты управляемого объекта или необходимости быстрого мобилизационного ответа. Однако её собственная логика ограничивает возможность долгосрочного развития без периодических кризисов и обновлений. Система стремится к упрощению управляемого пространства и в итоге воспроизводит циклы: от резкого подъёма — к деградации — и далее к кризису или коллапсу. Эта цикличность указывает на внутреннее противоречие, которое невозможно разрешить внутри самой модели. Преодоление такого противоречия возможно лишь через переход к более сложной системе управления, в которой функции и полномочия распределены между несколькими центрами. Подобные конструкции требуют зрелых институтов, обратной связи и механизмов балансировки власти. Некоторые общественные фигуры в периоды нестабильности быстро набирают популярность благодаря контрасту с центральной властью или благодаря более яркому публичному образу. Это исторически неоднократно наблюдалось в России. Однако подобные волны поддержки часто усиливают персоналистский запрос, а не ломают его. Выход из циклической логики требует не поиска нового «идеального лидера», а пересмотра самой модели государственного устройства. Усложнение управляемого объекта должно сопровождаться адекватным усложнением управляющего контура. Варианты такого усложнения в мировой практике представлены федеративными и конфедеративными решениями. Они предполагают баланс интересов регионов и центра и позволяют избежать перегрузки одного узла управления всей полнотой задач. Опыт США показывает, что продуманная система разделения полномочий и институты сдержек и противовесов могут обеспечивать долгосрочную устойчивость государства при минимуме структурных реформ. Россия также предпринимала попытки движения в этом направлении — и в позднесоветский период, и позже, в 1990-е годы. Однако эти инициативы не были доведены до устойчивой реализации. Перед будущей российской управленческой элитой встанет задача создания системы власти, способной обеспечивать стабильность и развитие на долгом историческом горизонте. Вероятно, это потребует перехода к модели, в которой власть распределена, а регионы обладают реальными полномочиями. Конфедеративный путь является наиболее гибким и теоретически перспективным, хотя и наиболее трудным для реализации в условиях сложившихся традиций. Реальная федерализация также способна дать значительный эффект и создать фундамент для устойчивого развития. Будущее страны во многом будет зависеть от того, удастся ли выйти из замкнутого круга повторяющихся циклов и создать модель управления, которая позволит избежать очередного кризиса и обеспечит долгосрочную устойчивость. Перспектива такого перехода сложна, но её обсуждение становится всё более необходимым. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Не бог, не царь и не герой (1) Одной из устойчивых черт российского общественного сознания — не искусственно сконструированной, а глубоко укоренённой — является выраженная вера в фигуру лидера: вождя, царя, руководителя, наделённого особой полнотой власти. Исторические обстоятельства, многократно сопровождавшиеся потрясениями, формировали в обществе ожидание сильного центра принятия решений, способного выступить в роли стабилизатора и организатора в периоды кризисов. Любая система управления является системой в строгом смысле этого слова и может продолжать работать даже при структурных перекосах. Однако конструкция, выстроенная вокруг одного человека, неизбежно зависит от его компетентности, ресурсов и биологических ограничений. При отсутствии лидера или при его недостаточной эффективности такая система быстро сталкивается с функциональными сбоями. Одной из ключевых проблем подобного типа управления является человеческий фактор. Лидер может не обладать необходимыми качествами или, наоборот, обладать ими частично, что приводит к принятию решений, не способствующих развитию управляемого объекта. Кроме того, человеческие когнитивные возможности ограничены: решение сложных задач требует обработки больших объёмов информации, а человеческий мозг способен одновременно удерживать лишь ограниченное количество элементов. Интуиция и подсознательная обработка помогают, но они также подвержены ошибкам и не всегда прозрачны для анализа. Существуют пределы сложности, которые невозможно преодолеть даже наиболее способному руководителю. Тем более что путь к вершине власти редко коррелирует с уровнем компетентности — он зависит от множества политических, институциональных и исторических факторов. Персоналистская система усиливает эту проблему отсутствием действенных механизмов корректировки решений: окончательное слово всегда остаётся за лидером, и внутри самой системы нет инструментов оспаривания или пересмотра даже спорных или ошибочных решений. Ещё одна трудность — несменяемость руководителя. В персоналистской модели его уход из системы власти становится серьёзным потрясением: требуются структурные перестройки, а накопленные за годы ошибки, как правило, оказываются труднопоправимыми. В результате процесс смены руководства становится серьёзным испытанием для всей государственно-управленческой конструкции. Дополнительный фактор — усложнение современного общества. Когда сложность управляемого объекта растёт быстрее, чем способность системы управления её перерабатывать, возникают информационные bottleneck’и, ошибки накапливаются, а контрольные структуры теряют эффективность. Примером такого процесса можно считать поздний Советский Союз, где управленческая модель перестала соответствовать масштабу и внутренней сложности страны. Интересно, что попытки модернизации управленческого контура предпринимались: например, инициатива разделения партийных и государственных функций в начале 1950-х годов или решения 19-й партийной конференции 1988 года. Однако в обоих случаях реализация была либо прервана, либо запоздала для достижения устойчивого эффекта. Современные события демонстрируют, что значительные ресурсы, направляемые на мобилизационные проекты, создают серьёзную нагрузку на систему. Если темпы расходования ресурсов превышают потенциальный эффект, это приводит к ослаблению структурной устойчивости. При дефиците данных сложно делать точные прогнозы, но общая логика подсказывает, что чрезмерное напряжение управленческих и экономических механизмов может приводить к каскадным сбоям. История показывает, что даже внешне стабильные системы могут быстро утратить устойчивость при сочетании внутренних противоречий и непредвиденных поворотных событий. В этом смысле любые персоналистские конструкции обладают ограниченными горизонтами планирования и развития.

Однако с точки зрения теории управления: многополярность — это неустойчивая, конфликтная система, где баланс поддерживать чрезвычайно трудно. В отличие от биполярной архитектуры (пример — холодная война), система с несколькими центрами: - генерирует постоянные столкновения интересов; - не имеет чётких механизмов сдерживания; - нестабильна в долгосрочном горизонте. Ни одна известная социальная или политическая система, за исключением периодов хаоса или распада, устойчиво не функционировала в формате многополярности. IV. Кризис глобальной модели и поиски нового миропорядка Современная мировая система находится в фазе перестройки, где старый мировой порядок утратил способность эффективно перераспределять ресурсы и регулировать конфликты. Это приводит к: - росту числа локальных и региональных центров силы; - попыткам пересмотра глобальных правил; - разрушению прежней архитектуры безопасности. Именно поэтому проблема многополярности оказалась в центре политического дискурса. Но здесь стоит учесть ещё один важный фактор: резкое расхождение подходов к управлению обществом. Сегодня в мире доминируют две конкурирующие модели: Западная модель – индивидуализм, конкуренция, косвенный контроль через стандарты и институты. Китайская модель – коллективизм, государственный контроль, система социального рейтинга и прямое вмешательство в поведение граждан. Обе модели в конечном счёте стремятся к тотальному управлению индивидом, лишь инструмент и культурная оболочка различаются. Третьей, принципиально иной модели в глобальном масштабе сегодня не существует. V. Российский парадокс и проблема внутреннего смысла Россия формально выступает за многополярность, трактуя её как возможность для становления более справедливого мирового порядка. Однако многие признаки указывают, что Россия занимает маргинальное положение в мировой системе, что и формирует стремление к её перестройке. Но для того чтобы стать самостоятельным «полюсом», нужны: - внутренняя модернизация; - технологическое развитие; - финансовый суверенитет; - новая модель управления. Создание собственного «суверенного пути» требует перехода к иной логике: от внешнего контроля общества — к модели, основанной на самоорганизации граждан, что описывалось советскими футуристами как управляемое, но свободное общество высокой социальной ответственности. На данный момент подобная трансформация маловероятна: система управления в России опирается на запретительные практики и прямой контроль, что делает невозможным появление новой смысловой парадигмы. VI. Выбор между моделями и отсутствие третьего пути Современный мир переживает фазу структурной перестройки, которую можно интерпретировать как временную многополярность — состояние между разрушением старого порядка и формированием нового. Пока мир движется к новой конфигурации, ключевые выводы выглядят так: Многополярность — не устойчивая система, а переходная фаза кризиса. Новые «полюса» не сформированы — все потенциальные игроки дисбалансированы. Будущая архитектура мира вновь будет биполярной или близкой к биполярной, поскольку социальные системы тяготеют к двум центрам. США и Китай — наиболее вероятные кандидаты на роль этих центров. Россия может изменить своё положение только через глубокое внутреннее развитие, а не через перераспределение балансов вовне. Глобальная конкуренция идей управления человеком — ключевой вызов XXI века. Перед всеми странами стоит простой выбор: либо создавать новые смыслы и стандарты, либо существовать в уже сформированных другими системах. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

Многополярность, глобальная трансформация и архитектура будущего мира Последние два десятилетия термин «многополярный мир» прочно закрепился в политическом дискурсе, хотя его содержание оставалось, по сути, неопределённым. После окончания холодной войны и распада СССР мировая система оказалась в состоянии относительной однополярности, где США — как единственный обладатель сбалансированного сочетания экономической, финансовой и военной мощи — могли задавать глобальные правила. Однако уже к середине 2000-х возникла идея о необходимости перехода к более устойчивому глобальному устройству, где несколько крупных акторов могли бы уравновесить доминирование США. Эта идея широко проявилась в речи Владимира Путина на Мюнхенской конференции 2007 года и позже закрепилась в российском внешнеполитическом нарративе. Но параллельно с этим возникло и другое понимание: многополярность сама по себе может быть не признаком устойчивости, а, напротив, симптомом системного кризиса управления. Для объяснения этой двойственности необходимо рассмотреть фундаментальные структуры социальной организации и реальные возможности формирования новых мировых «полюсов». I. Социальные системы и природа биполярности Любая сложная социальная система — от первобытного племени до современного государства — склонна к формированию двух управленческих центров. Это может быть дуумвират формальных и неформальных лидеров (вождь и шаман; политический лидер и экономические элиты), но биполярность сохраняется почти всегда. Почему? Биполярная структура позволяет: - поддерживать устойчивость централизованной системы; - балансировать внутренние противоречия; - обеспечивать управляемый конфликт интересов между двумя доминирующими субъектами, не дающий системе распасться. Многополярность, напротив, в теории социальных систем чаще бывает не идеалом, а признаком дестабилизации, когда старая структура управления утрачивает способность поддерживать баланс и регулировать накопившиеся противоречия. Тогда множество новых центров силы вступают в конкурентную борьбу до ухода системы в новый порядок — который опять формируется вокруг двух доминирующих центров. С этой точки зрения заявление о «многополярности» может отражать не желаемую модель мира, а объективную фазу глобального кризиса. II. Мировые «полюса»: потенциал и ограничения Если принять логическую рамку многополярности как попытки выстроить несколько независимых, сбалансированных центров силы, то очевидно, что таких акторов сегодня практически нет. Сбалансированная «сверхсила» должна обладать тремя компонентами одновременно: - промышленно-технологической мощью; - автономной финансовой системой; - устойчивой военной силой. Этим набором после 1991 года в полной мере обладают только США. Потенциально к «полюсам» мира относят Европу, Китай и Россию, но все они имеют фундаментальные дисбалансы. 1. Европа - высокий технологический и промышленный уровень; - ограниченная военная самостоятельность; - финансовая система привязана к долларовой инфраструктуре. После Второй мировой войны Европа передала США ответственность за свою безопасность, что делает её зависимой от американского военного зонтика. 2. Китай - мощная промышленность; - относительная финансовая автономия; - технологические ограничения - недостаточная военная мощь. КНР стремится сократить отставание, но это требует длительного времени и ресурсов. 3. Россия - сильная армия, однако базирующаяся на устаревших военных технологиях; - утраченная технологическая база; - зависимость финансовой системы от глобального долларового ядра; - ослабленная промышленность. Эти асимметрии делают реальную многополярность в классическом смысле — равноправный клуб нескольких сверхсил — крайне маловероятной в ближайшие десятилетия. III. «Многополярность» как политический тезис и как структурная реальность В политической риторике многополярность подаётся как попытка сделать мировой порядок более справедливым, где каждая страна или группа стран сможет участвовать в формировании глобальных правил.

Два измерения (2) Общество, истощённое и испуганное, затаилось. Люди цепляются за последнее, что осталось, избегают столкновения, надеются переждать. Отсюда — ригидность, апатия, пассивное сопротивление. Здесь нет бунтов, но есть страх. И есть ощущение надвигающегося обвала. Потому что когда у рентного сословия отнимают ренту, оно неизбежно начинает требовать «справедливости». В таких обществах это слово всегда означает одно: «Дайте доступ к богатству, которое сейчас у других». Из этого чувства всегда возникают лозунги: «Грабь награбленное», «Экспроприировать экспроприаторов». И тогда в верхах начинаются трещины. Правящая каста раскалывается: одни цепляются за привычную кормушку, другие готовы возглавить и использовать народное недовольство, чтобы разорвать старый порядок и построить новый — такой же рентный, но уже с другим распределением трофеев. Призрачный тандем Пригожина и Кадырова был только первой тенью будущих возможных вождей справедливости. Одного нет, другой отодвинут — но запрос остаётся. И там, где рождается запрос, обязательно приходят те, кто хочет им воспользоваться. Россия снова стоит на пороге очередного передела. В нашей стране передел — как смена времён года: никогда точно не знаешь, когда начнётся, но всегда уверен, что он неизбежен. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot