Телеграм канал «Открытое пространство»

Реакция на события в Одинцовском районе не оставляет сомнений — она в очередной раз станет поиском стрелочников и общими фразами крайне туманного содержания. В этот раз в силу того, что нападение было произведено с помощью холодного оружия, сделать акцент на запрете оружия огнестрельного вряд ли удастся, но нет сомнений — общее направление будет тщательно уходить от реальных системных причин, так как они лежат далеко за пределами этой школы. Культ насилия — оборотная и неотъемлемая часть тотальной апатии общества, которую власть воспринимает за «стабильность». Ключевой критерий лояльности — молчание, любые попытки озвучивать проблемы — экстремизм. Однако держать наглухо закрытым пространство нельзя, поэтому есть ряд тем, на которые буквально закрывают глаза. Тем, которые в нормальном обществе находятся за гранью допустимого, но в конкретных условиях перестают казаться «не-нормой». Это ксенофобия, культ силы, ненависть к «врагам», список которых может быть крайне широким. Когда депутат Госдумы прямо призывает убить (физически) двадцать процентов населения, не согласных с линией президента, и остается депутатом, когда руководитель одного из крупнейших информационных агентств призывает взорвать ядерное устройство над нашей территорией просто для того, чтобы продемонстрировать степень решимости неким абстрактным врагам (если они так с собой, представляете, что они сделают с нами?), когда тема применения оружия массового поражения становится не просто допустимой, а буквально «нормой», причем из уст очень высоких должностных лиц и ведущих федеральных каналов буквально по любому незначительному поводу — нелепо полагать, что метастазы насилия не будут проникать во все поры общества и оно «нормализуется» в общественном сознании. Уже поэтому системная оценка случившегося в Одинцово выглядит, мягко говоря, не очень реалистичной — в таком случае придется делать выводы и в отношении всей проводимой политики, что является чистой воды фантастикой. Поэтому на трагедии сделают пиар депутаты, ее заболтают, кого-то накажут, на чём примерно через неделю всё забудут. До следующего раза. Безусловно, в каждом конкретном случае всегда есть очень конкретные причины и поводы, которые «сорвали резьбу» у конкретного преступника, однако объективная часть происходящего с каждым разом проступает всё более явственно.

Уровнь латентной агрессии в России сегодня зашкаливает, поэтому случай в Одинцово - это не очередная аномалия, а системное явление. Ответом, естественно, будет очередной виток ужесточения и борьбы за безопасность, что только добавит градус агрессии внутри общества. С физикой не поспоришь - если сжимать объем, температура будет только расти. Но зато это самое простое из всех возможных решений. Поэтому нет ни единого сомнения, что пойдут именно этим путем.

(2)Социальные и экономические угрозы Доступ к услугам: Без мобильного интернета недоступны онлайн-банки, платежи, мессенджеры и государственные сервисы (хотя «белый список» частично сохраняется, однако в силу того, что теперь его формирование и поддержка переданы операторам, доступность «белого списка» тоже выглядит почти что случайной). Всё это может привести к панике, особенно в плотнозаселенных «спальных» населенных районах, и экономическим потерям. Ну, и психологический аспект: в островном городе отключения усиливают ощущение изоляции, особенно зимой, когда мобильная связь критически важна для координации. Социальные сети и новости становятся недоступны, способствуя распространению слухов и падению доверия. Реактивные меры: что делать прямо сейчас Пока долгосрочные инвестиции (модернизация дюкеров, расширение автономных систем) реализуются, ключ — в немедленных реактивных шагах. На основе текущих возможностей (данные Комитета по информатизации СПб и Ленобласти на 16 декабря): Активация резервов связи: В Ленобласти уже работают 620 бесплатных Wi-Fi-точек для экстренного доступа (список на сайте правительства Ленобласти). В СПб — аналогичные точки в метро, парках и ТЦ; логично, если власти расширят их до 1000+ в ближайшие дни при сигнале тревоги. Ручной мониторинг инфраструктуры: Переход на патрулирование теплосетей (водолазы для дюкеров, дроны для наземных участков) и ручное управление трафиком (полицейские посты на ключевых узлах). Судя по сообщениям, в ТЭК СПб уже тестируют это. Координация и оповещение: прямо сейчас требуется некий единый Telegram-бот или SMS-рассылка (через фиксированные линии) для жителей: инструкции по эвакуации островных районов, запасам тепла (электрообогреватели) и приоритетам для уязвимых групп. Ну, и логично ожидать федеральную помощь (МЧС) — при превышении 48-72 часов недоступности интернета. Эти меры позволят «вытянуть» систему до 48–72 часов, но за пределами этого срока ручное управление будет становиться неэффективным из-за масштаба (6 млн жителей). Риски в таких ситуациях могут эскалировать нелинейно; угрожаемый срок — 48/72 часа, после которого без цифрового мониторинга вероятность каскадных сбоев может превышать возможности системного реагирования, и система выходит из-под ручного контроля (в этом случае потребуется федеральный режим ЧС). Говоря иначе: реагируя на угрозу воздушных нападений, власть должна балансировать риски и угрозы при налетах беспилотников с рисками для нормального функционирования инфраструктуры мегаполиса. В противном случае последствия могут быть значительно более тяжелыми. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

В конце 2025 года Санкт-Петербург неоднократно сталкивался с массовыми отключениями мобильного интернета, вызванными мерами безопасности в связи с угрозами атак БПЛА. Эти сбои, наблюдавшиеся 11–12 декабря и 15 декабря, затронули всех основных операторов (МТС, МегаФон, Билайн, Т2) и привели к тысячам жалоб от жителей. Власти объясняют такие меры обеспечением безопасности, но они создают значительные риски для городской инфраструктуры, особенно учитывая высокий уровень цифровизации (около 58% в ключевых секторах, таких как транспорт и здравоохранение) и специфику Петербурга как самого северного мегаполиса мира, да еще и расположенного на островах. Риски для критической инфраструктуры Теплоснабжение и ЖКХ: Петербург зависит от централизованной системы теплоснабжения с подводными трубами-дюкерами, пересекающими реки и каналы. Износ сетей по разным данным превышает 30%, и в зимний период (с температурами ниже -10°C) любые сбои в мониторинге или управлении (зависящем от цифровых систем) могут привести к прорывам. Отключение мобильного интернета является угрозой для нормальной работы IoT-датчиков и систем оперативного дистанционного контроля, что усложнит выявление утечек. В случае аварии перераспределение теплоносителя станет невозможным, рискуя отключить тепло в целых районах, таких как Васильевский остров или Петроградская сторона. Это особенно опасно зимой, когда промерзание труб может вызвать каскадные отказы. Транспорт и логистика: «Умные» системы трафика, включая ИИ в трамваях и мониторинг общественного транспорта, полагаются на мобильную связь для реального времени данных. Сбои приведут к задержкам, пробкам и авариям. При длительных отключениях приложения такси и доставки (например, Яндекс.Такси) парализуются, усугубляя изоляцию жителей в островных районах. Здравоохранение и экстренные услуги: Цифровые платформы для вызова скорой помощи, телемедицины и мониторинга пациентов зависят от интернета. Отключения нарушат координацию, особенно в удаленных частях города, где оптоволокно менее доступно. В зиму это повысит риски для уязвимых групп (пожилые, больные), когда задержки в помощи могут стать фатальными. Кибербезопасность и системные сбои Отключения мобильного интернета перегружают оставшиеся каналы (оптоволокно, Wi-Fi), делая их уязвимыми для DDoS-атак или хакерских проникновений. В периоды перегрузки риски ошибок в работе систем растут по экспоненте: неправильная маршрутизация данных может вызвать ложные срабатывания в автоматизированных системах (скажем, в энергетике). При этом случайный характер сбоев (где именно «ляжет» сеть) делает прогнозирование невозможным, повышая вероятность каскадных отказов. А это в свою очередь открывает двери для «недружественного» проникновения в защищенные сегменты.

Двухсотлетие восстания декабристов прошло в России точно так же, как и столетие Октябрьской революции — при почти полном игнорировании этой даты официальной властью. То есть, некоторые выступления на эту тему со стороны второго эшелона власти можно было услышать, но они не оставили никаких сомнений — отношение к событию крайне прохладное. Повестку патриотизма на этом событии не выжмешь, скорее, наоборот — налицо бунт против законной власти, что в рамках сегодняшнего дискурса оценивается исключительно негативно вне зависимости от контекста. Более того — последовали крайне прозрачные намеки о том, что декабристы — это были практически иноагенты, пытавшиеся провести интересы тлетворного Запада на богоизбранной территории. Их идеи про всякого рода эгалите-фрарните очевидно были зловредными и противоречили традиционным ценностям, следование которым составляют суть любого законного правительства России. Губернатор Санкт-Петербурга, комментируя памятную дату, уделил особое внимание «твёрдости государственности» в деле подавления бунта, что в целом отражает отношение власти к событию. В общем, крайне сомнительная дата, поэтому лучше всего — проигнорировать ее в принципе, так будет надежнее. История в современной России довольно избирательна, и существует только в тех версиях и в том прочтении, которые укрепляют (либо имитируют укрепление) существующих нарративов. Объективное изучение истории в данном контексте становится достаточно небезопасным, как и других наук. Попробовал тут один «независимый» демограф объективно подойти к вопросу о демографическом кризисе — схлопотал звание иноагента. Известное социологическое агентство тоже действует в этом звании, чтобы социология не слишком углублялась, а отражала верную повестку дня. Историки сделали выводы и не намерены повторять эти фатальные ошибки коллег. Соответственно, внутренние причины кризиса, который и вывел восставших на Сенатскую площадь, никого не интересуют, какие могут быть внутренние причины у проводников воли враждебных иностранных государств? Предатели и враги отечества. Забыть и вычеркнуть. Итог такого подхода понятен: вместо изучения объективных причин социальных кризисов оно подменяется их субъективизацией. А значит — история, призванная создавать массив данных и опыта, перестает выполнять свою роль. Если экспериментатор будет оставлять только данные, которые подтверждают его теорию или модель, то вряд ли такой подход можно назвать научным. Да и качество его модели тоже вызовет очевидные вопросы. Но что недопустимо в науке, то вполне может работать в политике. Какое-то время. Когда история становится инструментом идеологии, она перестаёт быть учительницей жизни — вместо уроков она предлагает лишь удобные мифы, которые рано или поздно сталкиваются с реальностью. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books

(2) Цивилизация и деструкция Александр Неклесса писал о «цивилизации смерти» как о состоянии мира, в котором снижается ценность человеческой жизни, разрушаются социальные связи и исчезают общие смыслы. В такой среде терроризм перестаёт быть экзотикой. Он становится одной из форм выражения накопленной деструкции. Важно понимать: речь идёт не только и не столько об исламе. Школьные шутинги, ультраправый террор, вспышки политического насилия — всё это проявления одного и того же кризиса. Терроризм питается отчуждением, неравенством, унижением и ощущением полной бессмысленности мирных способов влияния на реальность. Почему это будет повторяться Сетевые структуры, глобальная миграция, социальные медиа и технологическое удешевление насилия делают террористическую войну дешёвой и эффективной. Два человека с оружием или ножами сегодня способны вызвать эффект, сопоставимый с действиями целой дивизии полвека назад — по медийному и психологическому воздействию. Поэтому вопрос сегодня звучит не как «победили ли мы терроризм», а как насколько мы понимаем его природу. Силовые меры необходимы, но они работают только на уровне симптомов. Корни — глубже: в социальных разломах, культурных кризисах, утрате будущего для миллионов людей. Главное предупреждение ИГИЛ был не случайностью и не последним актом этой драмы. Он стал учебным образцом, показавшим, как в мире XXI века можно воевать без фронта, без государства и без армии — и при этом влиять на глобальный порядок. Сиднейский инцидент — каким бы он ни оказался в деталях — лишь напоминает: эта форма войны никуда не делась. Она ждёт новых носителей, новых знамен и новых поводов. Вопрос не в том, появится ли следующий «халифат 2.0». Вопрос в том, в какой идеологической упаковке, в каком месте и при какой реакции мира он возникнет. И именно этому миру — растерянному, поляризованному и уставшему — придется решать эту проблему. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot | Канал «Книги» @no_openspace_books |Текст статьи

Терроризм принято воспринимать как вспышку безумия: фанатики, вырванные из контекста, внезапное насилие, трагедия — и затем попытка как можно быстрее вернуться к нормальности. Но именно в этом и кроется ошибка. Терроризм давно перестал быть случайностью. Он стал устойчивым, воспроизводимым элементом современной войны, встроенным в саму ткань глобального мира. Инцидент в Сиднее — стрельба во время публичного мероприятия, которая только что произошла и по которой ещё слишком рано делать окончательные выводы, — важен не столько сам по себе, сколько как напоминание. Пока следствие разбирается в мотивах и связях, уже можно сказать главное: подобные атаки почти всегда бьют не по военным объектам и не по государству как институту. Их цель — идентичность, чувство безопасности и доверие к реальности. Это и есть логика террористической войны. Не хаос, а расчёт Сергей Переслегин ещё много лет назад настаивал: терроризм — это не разновидность преступности, а особая форма войны, в которой слабый получает возможность воздействовать на сильного, не вступая с ним в прямое столкновение. Здесь не нужны фронты, танковые клинья или захват столиц. Достаточно точечного удара, правильно выбранного места и момента — и запускается цепная реакция: страх, медиавзрыв, политическое давление, перерасход ресурсов, общественная поляризация. В этом смысле террористический акт — это не финал, а спусковой крючок. Настоящее действие разворачивается после него — в новостях, социальных сетях, парламентских дебатах, на улицах городов. Именно там решается, была ли атака «успешной». ИГИЛ как прототип Исламское государство* в середине 2010-х стало первой организацией, которая довела эту логику до почти лабораторной чистоты. Это была не просто террористическая группировка и не просто повстанческая армия. Это был прототип асимметричной войны нового поколения. ИГИЛ сумел соединить в одном организме: • централизованное стратегическое мышление и полную тактическую автономию; • идеологическую мобилизацию и холодный экономический расчёт; • архаические формы насилия и ультрасовременные медиа-технологии. Они строили не только «халифат», но и экономику войны: нефть, налоги, контрабанда, вымогательство. Они превратили вербовку в индустрию, а пропаганду — в глобальный медиапродукт. Они понимали: удержание территории — временно, а вот воздействие на сознание — долговечно. Военное поражение ИГИЛ не отменило главного. Модель оказалась переносимой. Матрица, а не исключение Ключевой урок ИГИЛ состоит в том, что решающим фактором была не конкретная идеология. Радикальный салафизм стал для них удобным языком, но не единственно возможным. Принципиально важно другое: форма организации, способ действия, логика войны. ИГИЛ был интернационален по своей природе. Национализм внутри него считался преступлением. В его рядах воевали выходцы из десятков стран, включая профессиональных военных и силовиков («министр войны» ИГИЛ Гулмурод Халимов, командующий направлением Абу Умар аш-Шишани и многие другие, включая целые подразделения профессиональных иностранных наёмников типа Катаиб аль-Осса). Это делало его не локальной аномалией, а глобальным проектом, обращённым к тем, кто выпал из мирового порядка или ощущает себя его жертвой. Именно поэтому сегодня опасность заключается не в «возрождении ИГИЛ» как такового, а в копировании его технологий. Любая радикальная идеология — ультрарелигиозная, ультранационалистическая, экологическая или иная — при желании может использовать эту матрицу: • сетевую структуру вместо иерархий; • одиночных исполнителей вместо армий; • символические удары вместо территориального контроля; • управляемый хаос вместо фронтовых побед.