Телеграм канал «Открытое пространство»

(2) Известно, что тупики обычно разрешаются через новый кризис. Поэтому вероятность нового вооружённого конфликта со временем лишь растёт. Всё чаще говорится о неизбежности войны между Россией и европейскими членами НАТО — именно как о кризисе, который либо «расшивает» украинский тупик, либо окончательно приводит к поражению инициатора реванша. Проблема в том, что победа над европейским НАТО мало что даст России в контексте пересмотра итогов Холодной войны. Тот конфликт велся между СССР и США, а не между СССР и Европой. США же сегодня демонстративно дистанцируются от потенциального российско-европейского столкновения, тем самым обесценивая любую гипотетическую российскую победу. Позиция Трампа, заявляющего о готовности «миротворческого вмешательства» в случае неопределённого исхода, делает Россию и Европу объектами американского арбитража, но никак не равными США игроками. При этом поражение России лишь закрепит её в статусе проигравшей державы — и Трамп сделает это с энтузиазмом. Сегодня Россия стоит перед тем же выбором, что и после Крымской войны: либо путь модернизации, либо путь реванша. Первый вариант сложен, требует преобразования политической системы, её либерализации, открытости, смены модели управления и глубокой ротации элит — вплоть до их замены. Второй прост и понятен, но неизбежно ведёт к катастрофе, которую страна может не пережить в нынешнем виде. Этот выбор всё равно придётся сделать, поскольку проект быстрого военного успеха провален, а на смену ему пришёл лишь долгий и трудноразрешимый тупик. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(1) Тупик, в котором оказался российско-украинский конфликт, следует рассматривать шире: это проявление гораздо более масштабного, системного кризиса. Как и любой тупик, он требует своего разрешения. Одной из фундаментальных закономерностей мировой политики является стремление государства после стратегического поражения к реваншу. Он может принимать разные формы. Простейшая — «мы можем повторить»: попытка восстановить утраченные позиции военным путём. Более сложная — использование поражения как повода для пересмотра самой модели развития, которая к этому поражению привела. В середине XIX века Россия пережила именно такое стратегическое поражение в Крымской войне. С военной точки зрения её результат можно назвать почти ничейным, однако политические последствия разрушили прежнюю конструкцию европейских отношений и роль России как «жандарма Европы». Это поражение стало триггером масштабных внутренних реформ: отмена крепостного права, военная реформа, снижение военной нагрузки на бюджет и высвобождение ресурсов для судебной, земской и городской реформ. Страна перешла к модернизационной модели развития — и весьма успешной. Уже через пятнадцать лет на Лондонской конференции был отменён принцип нейтрализации Чёрного моря. России вернули право проводить самостоятельную политику на юге, хотя Балканы при этом надолго превратились в пороховую бочку Европы — но это уже другая история. Противоположный подход продемонстрировала Германия после куда более тяжёлого и унизительного поражения в Первой мировой войне. К власти в 1933 году пришёл режим, выбравший реванш по схеме «можем повторить». Это неизбежно привело ко Второй мировой войне и ещё более сокрушительному поражению. Германия действительно провела модернизацию, но она была узко заточена под военные задачи и не привела к комплексному обновлению страны. Современный конфликт между Россией и Украиной лишь внешне напоминает двустороннюю войну. В действительности он стал попыткой пересмотра итогов поражения в Холодной войне. Формально курс на реванш был обозначен ещё в 2007 году в Мюнхенской речи Владимира Путина. Поэтому военные действия на Украине скорее следует рассматривать как столкновение России с Западом — вне зависимости от того, что вкладывается в это понятие — целью которого стало изменение положения России как страны, проигравшей предыдущий глобальный конфликт. Сегодня можно утверждать, что выбранная модель реванша вряд ли способна привести к положительному результату. Вместо широкой модернизации страна сделала ставку на агрессивную экспансионистскую политику, чрезвычайно затратную даже для самых развитых экономик. Экспансия может быть оправдана, когда речь идёт о создании и освоении новых рынков. Но борьба за уже сформированные и поделённые рынки почти никогда не окупает затрат. Модернизация же может открывать новые ниши и возможности, делая экспансию рациональным инструментом закрепления успеха. К сожалению, Россия выбрала путь передела существующего. Амбициозная идея «энергетической сверхдержавы» могла бы быть продуктивной при ставке на новые технологии производства энергии, создание стандартов и их продвижение на мировых рынках. Вместо этого был выбран экстенсивный путь наращивания устаревшей инфраструктуры газопроводов («Потоки»). Эта же линия продолжается и сегодня — в восточном направлении, через проекты «Силы Сибири». То есть власть фактически предпочла повторение уже проявившихся ошибок — словно для закрепления. В таких условиях реванш выглядит сомнительным по своим потенциальным результатам, а переход к откровенно силовой политике становится признанием провала попыток добиться желаемого невоенными средствами. Как итог, конфликт на Украине зашёл в глубокий тупик, а его продолжение лишь ухудшает стратегическое положение России — вне зависимости от оперативных успехов или неудач, которые пока даже не просматриваются.

Отправка на Украину и развертывание «стены дронов» на основе технологии компании Atreyd — это в чистом виде полигонные испытания европейских систем при подготовке Европы к современным видам боевых действий. Сама компания-производитель почти что анонимна и скорее всего, используется в качестве прикрытия реальных производителей, чтобы не создавать для них репутационных рисков в случае неудачи. Суть «стены» заключается в применении «роевой технологии», позволяющей множеству дронов-перехватчиков действовать согласованно на основе единых алгоритмов. Задача «стены» - прикрывать воздушное пространство по объему, производя подрывы дронов-перехватчиков вблизи ударного беспилотного аппарата. По сути, тот же принцип, что и «обычной» противовоздушной ракеты. Цель — либо разрушить ударный беспилотник, либо изменить его траекторию, не позволяя ему поразить намеченный объект. В общем виде это классическое соревнование между наступательными и оборонительными вооружениями, поэтому никакого «чудо-оружия» данная технология из себя не представляет. В следующей итерации ударные вооружения будут изменены настолько, что смогут преодолевать эту «стену», что потребует новых изменений уже для оборонительных технологий. Здесь важно иное: зона украинского конфликта превратилась в боевой полигон для испытаний новейших систем вооружений и используется для подготовки к следующим боевым конфликтам. Потенциально ближайший конфликт — столкновение России и Европы, а потому стоит рассматривать эти полигонные испытания как подготовку к нему. При этом в Европе продолжают происходить «вторжения» неизвестных беспилотников вблизи важных и стратегических объектов — аэродромов, военных баз, промышленных предприятий. Сам факт того, что эти беспилотники остаются «неизвестными», и не предпринимаются никакие попытки для их перехвата и хотя бы определения их происхождения и типа, может говорить лишь об одном — европейцев буквально приучают к данной угрозе, а значит, когда будет готова технология противодействия ей, произойдет масштабная «рекламная кампания» (с возможным острым кризисом, связанным с реальным нападением на какой-либо объект в Европе), за которой последует выделение колоссальных средств на закупку и постановку на боевое дежурство подобных систем. Учитывая огромные географические расстояния, измеряемые тысячами километров по протяженности и немалую высоту, которую требуется защитить, счет дронов-перехватчиков может пойти даже не на миллионы, а десятки миллионов штук. Плюс вся инфраструктура их эксплуатации. Это миллиарды и миллиарды евро (а скорее всего, суммы с еще большим количеством нулей). Логично, что за этот новый рынок, которого еще нет, но который ускоренно создается, будет развернута нешуточная борьба, на кону стоят колоссальные ассигнования и доходы. Не менее логично будет предположить, что пока украинский конфликт крайне важен для формирования подобных рынков именно как испытательный полигон, позволяющий отработать применение новейших систем в реальных боевых условиях. Уже поэтому никакого резона прекращать его европейцы не видят, и за дежурными фразами о необходимости его прекращения всегда следует «но», а как ёмко и грубо сказал Эддард Старк в «Игре престолов»: «Всё до слова «но» - лошадиное дерьмо». |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

«Россия на грани самого большого кризиса с начала 90-х. Конфликт затягивается на долгие годы. Экономика падает. В стране тестируют полную блокировку интернета» Умному человеку очевидно, что нужно готовиться к большим переменам. Большинство окажутся к ним не готовы и потеряют всё. Если вы не хотите оказаться среди них, читайте известного экономиста Александра Воронкова. Он не только заранее предсказал начало СВО, но и спас десятки тысяч читателей от покупки доллара по 120 и других шокирующих событий. А сейчас по фактам объясняет, к чему нам готовиться этой зимой, что будет с недвижкой и рублём (спойлер: ничего хорошего), какие банки лопнут из-за высокой ставки и куда направить деньги прямо сейчас. Подписывайтесь, чтобы быть в курсе всех инсайдов заранее: @voronkovinvest

(2) Таким образом, американская элита вновь оказалась в ситуации системного вызова, сопоставимого по масштабу с кризисами столетней давности. Разница лишь в том, что уровень её внутреннего истощения, институционального и кадрового, сегодня, возможно, глубже, чем тогда. Существующие механизмы воспроизводства элиты дают сбои, и её способность эффективно реагировать на новых политических игроков вызывает сомнения. Перед традиционной элитой стоит выбор: либо выработать новый инструмент, который позволит восстановить контроль над политическим процессом, либо пытаться кооптировать «новых претендентов», принимая риск постепенной утраты монопольной роли. Последний вариант фактически означает частичное поражение, поскольку не гарантирует сохранения прежней структуры власти. Однако и бездействовать элита не может: после Трампа к власти могут прийти другие представители его круга, что для старого истеблишмента выглядит уже не угрозой, а стратегически неприемлемым сценарием. Попытки убийства Трампа, которые имели рациональный смысл до выборов 2024 года, теперь его утратили: в плотине образовалась не просто трещина, а пролом. И это в корне меняет все ранее применявшиеся подходы: манипуляции при подсчете голосов в 2020 году или попытки убийства Трампа в 2024 году. Теперь нужна не точечная оперативная реакция, а полноценное институциональное решение. А вот способна ли старая элита на него - это и есть ключевой вопрос ее выживания. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot

(1) Несмотря на отсутствие юридически закреплённого сословия, в Соединённых Штатах сложилась устойчивая элитная среда, которую условно называют old money — семьи, чье политическое и экономическое влияние сохраняется на протяжении нескольких поколений. Обычно речь идёт о 100–300 наиболее влиятельных фамилиях, тогда как более широкий круг американской верхушки может насчитывать около 500–1000 семей, включая представителей как «старых», так и «новых» состояний. К наиболее известным политическим династиям относятся Кеннеди, Рузвельты, Буши и Адамсы; среди финансовых и промышленных — Рокфеллеры, Морганы, Вандербильты, Форды, Дюпоны, Карнеги. Восточно-костовые «Boston Brahmin» — Лоуэллы, Кэботы, Ливингстоны — традиционно считаются ядром старой элиты. В более поздний период в верхний слой вошли и крупные предпринимательские кланы вроде Уолтонов, Марсов, Мэрдоков и Блумбергов. На рубеже XIX–XX веков американская элита столкнулась с серьёзным вызовом: рост организованной преступности в периферийных регионах и крупных городах начал создавать угрозу проникновения криминальных структур в политическую систему. На местном уровне связка «мэр — шериф — судья» в ряде случаев либо оказывалась под давлением преступных группировок, либо сама становилась частью коррупционных схем. Параллельно укреплялись этнические мафии — прежде всего итальянская и ирландская, — стремившиеся использовать политические каналы для закрепления влияния. В отличие от России конца XX века, где региональные криминально-экономические группы сумели занять ключевые позиции в государственной системе, американская традиционная элита смогла сформировать институциональные барьеры, ограничившие подобную экспансию. Важную роль в этом сыграло формирование современных федеральных силовых структур, прежде всего ФБР, которое стало инструментом централизации борьбы с организованной преступностью и ограничения её доступа к федеральной власти. Элите удалось сохранить политическое преобладание, жестко контролируя критерии допуска в свои ряды и предотвращая появление параллельных центров влияния. Тем не менее, в XXI веке американская верхушка столкнулась с новым вызовом. Появление Дональда Трампа в роли национального лидера стало для неё признаком внутреннего напряжения. Трамп представляет собой часть элиты, не относящуюся к традиционному «аристократическому ядру». Он принадлежит к группе экономически сильных, но институционально маргинализованных игроков, которые оспаривают сложившийся порядок распределения власти. Его лозунг «Make America Great Again» содержал не только политико-идеологическое послание массовому избирателю, но и скрытый вызов старым элитам: обвинение в утрате управленческой компетенции и способности поддерживать международное лидерство страны. В свою первую каденцию Трамп действительно был вынужден опираться на кадры, тесно связанные с традиционными элитными группами, что ограничивало его возможности. Его поражение в 2020 году стало для старой элиты подтверждением того, что система по-прежнему способна блокировать нежелательных претендентов. Однако возвращение Трампа в 2024 году обозначило новую ситуацию. Кадровая слабость как республиканской, так и демократической партий привела к тому, что ни одна из сторон не смогла выдвинуть сопоставимую по влиянию фигуру. Трамп же сумел собрать команду, в которой представители старой элиты занимают подчинённые роли, тогда как ключевые позиции получили выходцы из групп, находящихся на периферии традиционной элитарной структуры. Эти силы демонстрируют критическое отношение к старой аристократии и не считают её способной эффективно отвечать на вызовы, стоящие перед США.

Российская экономическая модель всегда пытается решить специфическую российскую финансовую трилемму изыскания ресурса на три направления: расходы на оборону и внутреннюю безопасность, социальное обеспечение и инвестиции в человеческий капитал и инвестиции в развитие производства и инноваций. Как и для любой трилеммы, одно из направлений всегда оказывается «лишним», найти ресурс одновременно на три невозможно без потери качества для всех. Поэтому Россия совершала модернизационный рывок либо в условиях резкого снижения расходов на оборону и отказ от экспансионистской политики (что произошло в 19 веке после поражения в Крымской войне и добровольно-принудительного отказа от сомнительного звания «жандарм Европы), либо за счет очень жесткой социальной политики, как это было в годы первых пятилеток. Хрущевская оттепель характеризовалась умеренным откатом военных расходов (впрочем, накопленных вооружений тогда было достаточно для ведения полноценной региональной войны со складских запасов), что привело к масштабному решению ключевой социальной проблемы того периода — обеспечения населения собственным жильем. Сегодня военные расходы и расходы на внутреннюю «стабильность» являются ключевыми для выживания режима, поэтому инвестиции в будущее экономики пущены на самотек. Более того — нынешнее повышение налогового бремени ликвидирует единственный инвестиционный ресурс, который еще оставался — прибыль предприятий и доходы граждан. Они подлежат тотальному изъятию для решения первых двух задач. К чему это приведет, ясно: к продолжению технологической отсталости. А в условиях жесточайшей конфронтации с Западом и уже никем не скрываемой вассальной зависимости от Китая рассчитывать на инвестиции и поставку технологий ни с запада, ни с востока не приходится. Решение в целом очевидное — прекращение экспансионистской политики «куда ступила нога российского солдата — то наше», но для правящего режима это не вариант: он сразу же теряет внутреннюю устойчивость и должен будет немедленно проводить процесс либерализации внутреннего пространства. Тем самым подписывая себе приговор. Поэтому на данном этапе стабильность может быть обеспечена только за счет будущих поколений, которые обрекаются на жизнь в стране-изгое со всеми вытекающими из этого последствиями. Так тоже можно жить: Венесуэла, Иран, Северная Корея не дадут соврать. И, кстати, достаточно долго. Однако отказ от инвестиций в будущее означает, что ресурс, выделяемый на первые две задачи, будет сокращаться. И в какой-то момент трилемма превратится в дилемму: за счет чего обеспечивать одну из оставшихся двух задач. Учитывая же, что Россия несравнимо больший социальный субъект, чем «дружественные» страны-изгои, динамика деградации будет тоже существенно более высокой. Никаких десятилетий в таком формате не будет. Хорошо, если этот вопрос встанет в тридцатые годы. Но скорее всего, уже к концу двадцатых его придется решать, и решать как можно быстрее. Однако стоит понимать, что выбора на самом деле нет. Приоритетные направления объективно предопределены. Любой выбор сегодня иллюзорен, так как стабильность режима есть критерий абсолютный. |Закрытый канал: https://t.me/no_open_expansion_bot